Татьяна Иванько - Золото. Том 2

Какая там любовь? Сделать всё побыстрее и спать, наконец. Или… Может, не делать вообще?

И тогда она решит, что я слабак и рухлядь, с быком поборолся и весь выдохся?.. Надо, наверное, всё же… первая ночь…

Чёрт подковёрный… вот ерунда свалилась.

Спальню убрали лентами, душистыми сушёными травами, светильников столько, что светлее, чем днём, на что мне, спрашивается, глядеть?..

Но я гляжу, что поделать, жена теперь. В одной рубашке из тонкого льна, расшитой целым позументом из сварогов, пустых орепеев и молвинцев, оберегов рода, она совсем тонкая, слишком высокая… что там обнимать-то… ох, вот же невезенье, всё сразу навалилось…

Я вздохнул: «совершенство творения»… каждому своё, конечно, кому сочная груша, а кому свиной хрящик.

Волосы, правда, хорошие, волшебные даже, какие-то лунные, с отливом. И пышно крупно вьются, прямо облако … мягкие, интересно? Или такие же, как сама – сухая колючка? На что она мне сдалась…

– Так почему ты всё же решила, не дать меня убить сегодня? – спросил я, глядя на неё от двери.

Авилла обернулась, взглянула на меня, не смущаясь, не робко, обыкновенно, будто мы в спальню эту десять лет заходим… Села на край кровати со своей стороны.

– Просто всё. Убьют тебя, меня сделают своей рабыней. Я рабыней никогда не была, тем более царице быть рабыней нельзя. Сама для себя – выбирай что хочешь, но царь или царица – это весь народ, нельзя сплоховать и сдаться.

Вот те раз… Ну и речи. Мне как-то даже не по себе. А может, я приобрёл всё же в её лице?..

– Ишь, ты… поэтому согласилась за меня пойти? Или я по нраву тебе? – усмехнулся я.

И вдруг подумал: у меня были только мои женщины, те, что до меня были девственницами, никогда ни одной чужой я не брал, ни чужих жён, ни вдов, ни шлюх тем более… а эта…

– По нраву? Ещё бы, в задницу твою красивую, которой ты сверкал на площади, влюбилась! – усмехнулась она, мотнув волосами по спине, концы стелются по постели вокруг её зада… Ох, какой там зад, Боги, ничего нет, одной ладонью накрою своей, ну, если пальцы растопырить – точно… неужели покрасивее для меня не могли царицу припасти, вот горе-то… лядащая шлюха, чёрт, и не хочется нисколько…

Я сел рядом с ней, стараясь держаться деловито и уверенно, впрочем, чего другого, а уверенности мне терять было не с чего. Может потрогать, тогда, зашевелится во мне что-нибудь? Вообще с этими пашнями и быками, все мускулы и поджилки даже во мне растянулись и подрагивали сейчас… И она поняла, похоже… или почувствовала? Посмотрела на меня и сказала негромко и мягко даже:

– Тебе это надо сейчас? Ориксай? Ты может… Может, поспал бы лучше, а?

Нет, этак заводит, вот если бы ластиться стала, я бы точно ничего не захотел бы и не смог.

Я положил ладонь ей на бедро, провёл вдоль: тонкое и твёрдое, длинное, никакого тебе мягенького жирка, никакой приятности, вообще вроде моего – из одних мышц, только намного тоньше и коленка острая…

А может она не женщина? Мужик!.. Ну, или, вернее, парень, поэтому и умная такая?

Поддавшись этой безумной мысли, я сунул руку ей между ног так неожиданно, что она охнула, отпрянув, отбрасывая мою ладонь. И вскочила даже.

Да нет, выпуклый лобок и мягкая влекущая ложбинка, никакого мужского причиндала нет там и в помине. Значит, женщина всё же… бывают и такие. Что же, между ног у неё вполне притягательно, не хуже, похоже, чем у всех… у меня приятно разлилось тепло по животу, предвкушение всегда дарит наслаждение…

Я встал тоже, она отходит, играет, что ли? Или не хочет меня? С чего это? Разве шлюхи не хотят?

Вот и стена, далеко ты собиралась уйти-то, Авилла? Я прижал руки к ней, ладонью на грудь, за ворот рубашки, к соскам… вся она твёрдая, гибкая, вся будто струны или тетива…

И вдруг за волосы, оставшиеся длинными на затылке, схватила меня, отклоняя мою голову назад, я рванулся, рубашку тоже рванул на ней, обнажилась кожа, острые хорошенькие груди, розовые маленькие соски, как ягоды, живот совсем плоский, пупок ямкой, кончик мизинца войдёт?… Оттолкнула с силой меня, так что я и разглядел всё это…

– Ты чего?! – опешил я.

Вот те раз, бабы всё же дуры какие-то, то она тебе жизнь спасает, а потом тебе же, мужу, отказывает. Мало мужу, царю! Да ещё дерётся! Дура, как есть.

– Ты… отдохни, Ориксай, – тихо пробормотала она, прикрываясь обрывками рубашки и отпустив мои волосы.

Нет, она что, шутки, какие, затеяла?

– «Отдохни»? Взбесилась, что ли? На черта тогда жизнь спасала мне? – я потёр затылок, всё же больно за волосы рванула.

– Ну, не на то, чтобы сразу ноги раздвигать…

– А чего ещё ждать-то? Ты мне жена, вроде?

– Ну и что?!

Я аж задохнулся:

– Как это, что?! Ты что, шутишь, что ли, со мной? Или у вас, у шлюх принято в игры играть?

Она побледнела немного, губы поджала:

– У тебя жён-то хватает, вот и иди к ним, услаждайся, коли невтерпёж!

– Вон что?! – я начал по-настоящему злиться: – Ты не смей царю указывать, с кем услаждаться! Ты мне жена, ты обязана!

– Обязана? Ты шлюхой меня называешь, чёрта лысого я тебе обязана! Видала я таких!

– Так ты ведь шлюха и есть! С братом своим спала! И ещё, может с тыщей…

– Чего там с тыщей, с пятью! – закричала она, белея и выпрямляясь, будто я плетью её протянул.

И свою плеть достала и ка-ак:

– Ты кто такой?! Царь, гляди-ка! Ты в терем моих дедов забрался, царь сколотов! Степняк, кочевник! – она с цвыканием сплюнула на пол, сквозь зубы, презрительно задрав губу!

Как наглый пацан, врезать бы! А она продолжает:

– Ты на войлочном полу родился, а я дочь тысячи поколений царей, потомков Бога Солнца, золотая кровь, и не тебе меня подминать!

Ну, это я вам доложу! И после этого, я не возьму её?! Я прыжком бросился к ней, толкнул ладонями в плечи, прижимая опять к стене и сдирая остатки рубашки, но тут же получил кулаком в подбородок, отрезвляющий, надо сказать, удар, это она не сильно двинула, видно, что умеет приложить и по настоящему.

– Да ты что… – я отпустил её невольно, потирая подбородок.

– Ещё полезешь, зубы выбью! Или глаз! – прошипела она.

– Да ты… Сдурела совсем?! – заорал я и рубанул кулаком в стену над её головой, так, что посыпались мелкие щепочки-пылинки… она и не моргнула – ничего не боится. Любой мужик вздрогнул бы от моего рыка… Пылинки оседают на её и моих ресницах и лице…

И вдруг… у меня даже сердце остановилось на мгновение – я будто увидел её. Как будто только сейчас фата и спала. Вот только сейчас… совершенство красоты и чудо творения… Я задохнулся, потому что и дышать я тоже забыл… Чудо творения, чудо, правда. Не обманывал поэт безвестный. Совершенное лицо, чистый высокий лоб, брови двумя шкурками светлых соболей над необыкновенными глазами, в одном тёмная-тёмная синь, как вечернее небо, когда не зажглись ещё звёзды, такая глубокая, что я ухожу в неё весь душой всей и телом, со всеми желаниями моими и мгновенными, и вечными… а в другом – прозрачная вода родника, светлого совсем, и чистого, прозрачного до дна, только где то дно?.. Тонкий прямой нос, ноздри дрогнули, приоткрылись губы, краснея почему-то, и румянец вспыхнул розой весенней… и пахнет она… Ах ты… совершенство красоты, вся она необыкновенно, невиданно прекрасна, почти нечеловечески, вот я и не понял… привык к обычным людям… поэтому и хватать её взялся, а то и не посмел бы.