Николай Шахмагонов - Судьба советского офицера

– А отчество? – спросила она.

– Можно просто Дима, – разрешил он и спросил в свою очередь: – Вы здесь отдыхаете, в нашем военном санатории?

Говоря, «вы», он имел в виду её с родителями, но она не преминула заметить с усмешкой.

– Так мы будем на «вы»? Чтоб не сожалеть: зачем мы перешли на «ты»?

Ответить он не успел. Снова был вальс, и снова она словно парила в трепетном и лёгком его объятии.

Потом она призналась, что давно уже заметила его и сразу выделила из массы отдыхающих. Она попросту умиляла своей ещё по-детски наивной откровенностью. И Теремрин стал уже подумывать о том, что ему бы не хотелось ограничить знакомство с нею только одним лишь этим вечером танцев. И хотя он понимал, что перспектив для продолжения знакомства не так уж и много, решил пустить всё по воле волн.

Скорее всего, родители позволили ей лишь потанцевать, а вовсе не знакомиться с кем-либо. И всё же решил попробовать понравиться и им. Размышлять осталось недолго. Объявили последний танец. А последним танцем в Пятигорском военном санатории много лет неизменно был вальс. Ансамбль заиграл, и толпа так называемых «танцоров», способных воспроизводить на танцплощадке лишь бессмысленные движения под ритмы «западных джунглей», ринулась к выходу. Теремрин же подчёркнуто красиво и чётко увлёк в вихрь вальса свою юную партнершу, старательно ограждая её от случайных столкновений с зеваками, и с особым удовольствием отбрасывая корпусом тех, что оказывались в полосе танца. При этом он не забывал извиняться перед теми, кто попадал под сильный удар его плеча.

Катя быстро поняла, что столкновения и извинения эти не случайны, и это очень забавляло её. Держал он её крепко, заслонял собою надёжно, и от этой надёжности, от чарующей музыки, от мелькания разноцветных фонариков, от всего этого неповторимого санаторского сумбура, ей было особенно хорошо. Теремрин чувствовал, что ей хотелось танцевать ещё и ещё, но музыка оборвалась, и ведущая пригласила всех на следующий танцевальный вечер.

И вот наступил ответственный момент: они с Катей подошли к её родителям. Странно, но Теремрин почувствовал даже некоторую робость, знакомясь с ними. Ему вдруг очень захотелось понравиться им, но он стал опасаться, что этого не получится.

Катин отец был высок, статен, худощавым его назвать было нельзя, но и излишней полнотой он явно не страдал. Маму Теремрин разглядеть, как следует, не успел, хотя всё же отметил, что она весьма недурна собою.

– С благодарностью возвращаю вам вашу несравненную дочь, – сказал Теремрин. – Давно так хорошо танцевать не доводилось.

Отец сказал уверенным, твёрдым голосом:

– Владимир Александрович.

– А это Дима, – опередив Теремрина, – сказала Катя.

Отец строго взглянул на дочь и произнёс:

– Дмитрий?..

– Николаевич, – молвил Теремрин.

– Маргарита Владимировна, – указав на супругу, прибавил отец Кати.

Наступил тот момент, от которого зависело очень многое. Если бы Владимир Александрович откланялся и увёл жену с дочерью, никаких шансов у Теремрина не осталось бы, ведь танцы не всегда являются поводом для продолжения знакомства. Но Владимир Александрович протянул руку. Рукопожатие было крепким. Теремрин ощутил мужественную силу и попытался определить воинскую специальность отца Кати. Не определил. Зато услышал в свой адрес.

– Лихо танцуете, молодой человек. Лихо. Чувствуется тренировка. Санаторская? Но почему отдыхаете один?

– Потому что один… Холост. А тренировка с суворовского училища, – пояснил Теремрин. – Только там, наверное, теперь и учат танцевать.

– Так вы бывший суворовец?

Теремрин хотел возразить, но не успел, поскольку отец Кати поправился сам:

– Знаю, знаю, что бывших суворовцев не бывает. Знаю и то, что вы друг друга меж собой кадетами зовёте…

– Мой брат, между прочим, в суворовском училище учится, – вставила Катя. – Вот он будет рад!

– Чему? – спросил Владимир Александрович, которому явно не понравилось столь откровенное заявление дочери.

Теремрин почувствовал лёгкое волнение, но решил не сдаваться. Надо было скрыть своё желание продолжать знакомство, но оставить возможность хотя бы какого-то общения с Катей. Он удивлялся самому себе, удивлялся, что вместо того, чтобы оставаться независимым на весь срок отпуска, пытается втянуться в отношения, которые не сулят того, чего сулят встречи с курортными львицами, коих всегда предостаточно в военных санаториях. И тут неожиданно разрядила обстановку мама.

– Спасибо вам большое, что потратили на Катерину целый вечер. А то ребёнок наш совсем истомился с нами на привязи.

– Что вы? – Возразил Теремрин. – Я этот вечер вовсе не потерял. Напротив.

– Не пора ли идти на кефир, – вставил Владимир Александрович, и Теремрин расценил это, как согласие на то, чтобы и он пошёл вместе с ними, оставаясь в их компании.

– Катя занималась в школе бальных танцев, – сказала мама, когда они медленно двинулись в сторону столовой, до которой было от танцплощадки не более ста шагов.

– Это чувствуется, – заметил Теремрин.

– А я вижу выправку у партнёра. За плечами, вероятно, командное училище, кроме суворовского? – спросил отец Кати.

– Я – кремлевёц! Окончил Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета Российской Федерации, – чётко, словно рапортуя, сказал Теремрин и пояснил: – Нас зовут кремлёвцами.

– Знаю, знаю, – отозвался отец Кати и тут же поинтересовался: – Ну а сейчас, где служите?

– В пехоте-матушке. Где ж ещё?! Командую мотострелковым батальоном.

– Уже комбат? – Не без удовлетворения переспросил отец Кати. – Неплохо. А ведь, наверное, и тридцати нет…

– Двадцать восемь, – назвал свой возраст Дмитрий.

– А звание?

– Капитан, но до майора меньше года осталось. Я дважды досрочно звания получал.

Говоря всё это, Теремрин украдкой наблюдал за Катей. Она слушала с явным вниманием, даже с плохо скрываемой гордостью. Ведь это именно она танцевала с молодым человеком, который даже отца её заинтересовал. А отец – авторитет безусловный. И вряд ли бы он вот так стал беседовать с её недавними школьными или теперешними институтскими товарищами. А вот этот молодой человек, который танцевал с нею весь вечер, сейчас шёл рядом с ним и разговаривал на равных.

Между тем, они вошли в столовую, где в холе первого этажа были выставлены на тележках стаканы с кефиром и молоком. Теремрин быстро взял два стакана и подал один Кате, другой её маме. Владимиру Александровичу ничего не оставалось делать, как взять следующие два для себя и для него. В холле было людно. Теремрин ловил на себе любопытные взгляды. Возможно, кто-то из курортных львиц уже приметил его ещё прежде.