Любовь Рябикина - У каждого свой путь. Книга первая

– Баба, у тебя есть крючок для вязания? Вытаскай сама. Я потерплю. Дробь не глубоко застряла, чувствую. Ты умеешь, я видела, как ты овце бок прокалывала.

Взрослые оцепенели и переглянулись. Отец тихо спросил:

– Доча, ты серьезно?

– Пап, я все понимаю, хоть ты и считаешь меня маленькой. Я не хочу, чтоб ты в тюрьме сидел. Пусть бабуля вытаскает дробь, ты только меня подержи.

Водку налили в стакан, и туда бабушка опустила два вязальных крючка, тонкий и толстый, чтоб обеззаразить. Маринка вытерпела все пять дробин, лежа на руках у отца и чувствуя, как дрожат его большие руки. Она скрипела зубами, морщилась и тоненько хныкала, когда крючок влезал слишком глубоко. Светлые длинные волосы взмокли от пота. Его соленые капли катились по лицу ребенка вместе со слезами. Бабушка несколько раз отказывалась продолжать. Бросала крючки в ставшую красной водку и стряхивала крупные слезы со щек тыльной стороной ладони:

– Не могу, Мариночка, не могу! Я же вижу, как тебе больно.

Она, прерывисто дыша, требовала:

– Вытаскивай! Я не хочу, чтоб папу в тюрьму посадили.

Лишь через час все пять дробин вытащили из детского тела. Маринка потеряла сознание после всего. Бабушка и отец перевязали ее и уложили в постель. Она захлопотала по хозяйству, а он сел возле кровати, уткнулся в матрас лицом и в голос зарыдал:

– Мама, мама, она спасла меня!

Теща собиралась поить корову. Замерла на секунду с ведрами в руках и обернулась от двери:

– Вы друг друга спасли. Она тебя, ты ее! Не зря ты внучку, как мальчишку воспитывал! Терпеливая! Слова больше не скажу против твоего воспитания и с Ленкой поговорю…

Береза под окном покрылась инеем. Огромный снежный сугроб нависал с крыши, загибаясь к окну волнистым краем и закрывая всю верхнюю часть. Огромная тень, перекрывая солнечный свет и мешая солнцу заглядывать в дом, лежала на домотканых дорожках. На улице стояла тишина.

– Чингачгук!

Пронзительный голос Кольки прорвался даже сквозь двойные зимние рамы. Казалось, стекло и то затрепетало от этого вопля. Затем раздался разбойничий свист в два пальца. Маринка подбежала к покрытому морозными узорами окну. Залезла на стул и выглянула через крошечную полоску не затянутого льдом сверху внешнего стекла: Колька стоял напротив их дома посреди дороги и бешено махал ей рукой – выходи!

Чингачгуком ее назвали мальчишки после того, как она этим летом проскакала без седла и уздечки по всей деревне на спине самого свирепого жеребца в колхозе. Даже конюхи подходили к нему с опаской и называли «дьяволом». Намотав гриву на руку и сжав голыми коленками гладкие бока, девчонка пронеслась по каменке. Гнедок так и не смог ее сбросить. А уж выплясывал, уж старался! Даже укусить пытался, но она быстро прекратила его шалости, треснув кулаком по ноздрям. Ни один деревенский мальчишка не рискнул повторить ее «подвиг». Зато кличка «Чингачгук» приклеилась к Маринке прочно.

Гнедок признавал ее, охотно подходил и забирал из рук кусок хлеба или огрызок моркови. Если девочка гуляла на улице, а он в это время тащил телегу или сани, поворачивал и ни кнут, ни вожжи не помогали вознице: жеребец подходил «здороваться», как смеялись в деревне. Тыкался мордой в маленькие ладошки и радостно фыркал: у Маринки всегда было припасено для него в кармане какое-нибудь лакомство. Только потом продолжал путь. Возницы все же приноровились и, едва завидев девочку, кричали:

– Маринка, будь человеком, выйди на дорогу, а то этот дьявол опять к тебе рванет! Потом и не развернусь…

Маринка выскочила на крыльцо, накинув на плечи старенькое пальтишко:

– Колька, подожди, я уроки сделаю и выйду! Осталась только математика.

Мальчишка крикнул от калитки:

– Чингачгук, мы в хоккей собрались играть! Вратарем встанешь?

– Встану! Но потом нападающим!

– Согласны! Только давай быстрей!

Девчонка за пять минут покончила с уроками. Прыгнула в валенки. Натянула пальтишко и мальчишескую шапку. Торопливо забила просохшие варежки в карманы. Схватив со стола кусок белого хлеба с размазанным по верху вареньем, выскочила за дверь. Сдернула с крючка в сенях старенькие «снегурки» с веревочками и палками для закрепа. Заперла дом на щепку. На ходу жуя, выдернула из-за сугроба у ворот спрятанную клюшку и со всех ног кинулась к реке.

Клюшку приходилось прятать от матери, которая постоянно грозилась сжечь ее. Маринка фактически без перерывов ходила в синяках, ссадинах и вообще, мать считала, что хоккей не девчоночье дело. А ей так нравилось носиться на коньках и не беда, что частенько во время игры попадало шайбой по коленям. Отец по вечерам усмехался в густые пшеничные усы, когда она хвасталась очередной фиолетовой «наградой».

Игра закончилась дракой. Противники из «чухонки» остались недовольны проигрышем и попытались оспорить счет у «вершков». Маринка, ревностно следившая за правилами, до хрипоты спорила с ними. Приятели поддерживали подружку. Поняв, что слова бесполезны и чухонские просто издеваются, вцепилась Борьке Балатову в шапку. Натянув ее мальчишке на нос, уронила противника на лед. И понеслось…

Домой она вернулась в темноте с оторванным у шапки ухом, разорванным по шву рукавом, разбитым носом и с фонарем под глазом. Но не побежденная. Глаза горели зелеными сполохами. Сидевший за столом отец аж крякнул, увидев дочь в таком виде. Положив ложку на стол, спросил:

– Опять подралась?

Она честно кивнула. Стащив пальто и развесив мокрую одежду на краю печки, села напротив отца. Взяв вторую ложку, с жадностью принялась за еду. Отец молчал и ждал, когда поест. Маринка покончила с едой быстро. Принялась рассказывать о том, что произошло:

– Пап, чухонские сами виноваты. Балатов воду мутит! Мы им четыре гола всадили, а они нам один и то с трудом. Потом орать начали, что мы все голы не честно забили и выиграли в таком случае они, а не мы. Мне вообще заявили, что «путаюсь под ногами»! Это я-то? Да лучшего нападающего, по словам Кольки, в деревне нет! Я просто отстаивала правду.

Он почесал затылок, разглядывая налившийся багрянцем фингал:

– Правду-то правду… Я тебя понимаю! А что матери скажем? Она через пятнадцать минут прийти должна. Расстроится, что опять ты на хоккей бегала.

Девчонка рубанула ладонью по воздуху. Иван Николаевич с удивлением узнал собственный жест:

– Так и скажу! Чего она ругается и не хочет, чтоб я с мальчишками дружила? Мне же не интересно с девчонками! Куколки-сюсюкалки, бантики-фантики, цветочки-веночки – глупости одни! Ты вот говоришь, что человек сам должен выбирать, с кем дружить, а мама мне запрещает с Колькой, Витькой, Толькой и Лешкой дружить. А они настоящие друзья. Мы же всегда вместе! А она запрещает… Это справедливо?