Татьяна Воронцова - Пройти через лабиринт

На завтрак традиционно кормят овсянкой, творогом и булочками со сливочным маслом. Нора сидит за столиком у открытого окна и, ковыряясь в тарелке, с любопытством поглядывает по сторонам. Ей нравится наблюдать за здешней публикой. Размышлять о характерах малознакомых людей, на основании каких-то незначительных деталей делать выводы о существующих между ними взаимоотношениях. Она воображает себя «за кадром», и это помогает ей поддерживать иллюзию непричастности.

Время от времени она сама становится объектом наблюдений. Как, например, сейчас. Рослая девица по имени Фаина старается вести себя как человек, занятый исключительно кашей и общением с сотрапезниками, но у нее плохо получается. Глаза, словно бы живущие собственной жизнью, то и дело косят в сторону Норы. Поймав себя на том, что сравнивает их с улитками, ползающими по лицу, Нора тихонько фыркает. Фаина ей не нравится. Наверняка анальный тип личности по Фрейду. У нормального человека просто не может быть такой болезненной страсти к порядку, какой, по словам Леры, отличается Фаина, а главное, такого маниакального стремления установить на женской половине чуть ли не казарменную дисциплину: подушка располагается строго по оси симметрии кровати, свет выключается по команде старшего по званию, кто опоздал на вечернюю перекличку, может до утра куковать на улице – и все в таком духе.

Лера периодически пыталась воззвать к ее благоразумию, очевидно, несуществующему, но положить жизнь на борьбу с Фаиной было бы непродуктивно, а изгнать Фаину с фермы, где та проживала чуть ли не со дня основания, – негуманно. Благодаря особенностям своего характера, Фаина довольно быстро обзавелась наперсницей и парой-тройкой подлипал, которые, вместо того, чтобы своими силами занять достойное место в иерархии, предпочли прогнуться под авторитарную фигуру и теперь, пользуясь ее покровительством, совали нос куда не просят, ябедничали, сплетничали, наушничали, словом, уподоблялись шакалам из отечественного мультика про Маугли.

Мужское братство породило своих монстров. Неформальным лидером считался Николай Кондратьев, в прошлом спортсмен-легкоатлет, но в его владениях, на втором этаже Барака, царили более демократичные порядки, во всяком случае, на первый взгляд. Что же касается отношения лидера и его соратников к новобранцам, которых на сегодняшний день насчитывалось двое, то Леонид, лежащий в лежку, был для них попросту недоступен, а Герман, проводивший все свободное время под окнами лежащего в лежку Леонида, только кивал им в знак приветствия по утрам и вечерам, и едва ли перемолвился с кем-то из них хоть словом.

Все это Нора собирала по крупицам и бережно хранила, как хранят антропологи сведения о нравах и обычаях диких племен. Основным поставщиком информации была, разумеется, Лера. Видя непритворный интерес сестры, она охотно рассказывала ей обо всех более или менее значительных событиях – и о тех, очевидцем или участником которых становилась сама, и о тех, последствия которых приходилось разгребать, собирая с миру по нитке, – делилась соображениями и планами.

Так Норе стало известно о совете, данном Герману Кириллом, представителем старой гвардии, с которым тот неплохо ладил еще три года назад.

«С Коляном лучше не ссориться, – сказал Кир в тот же день, когда он привез на ферму своего трясущегося в ломке друга. – И поскольку не ссориться ты не умеешь, старайся просто помалкивать».

«А если он заговорит первым?» – поинтересовался Герман, никогда не упускавший возможности превратить все в цирк.

«Отвечай односложно: да, нет».

«А он не сочтет это поводом для ссоры?»

«Зависит от тебя, – усмехнулся Кир. – И знаешь что?»

«Что?»

«Сделай лицо попроще».

На вопросы Коляна не пришлось отвечать ни «да», ни «нет» по той простой причине, что он их не задавал. Только при первой встрече смерил Германа с головы до ног полужалостливым-полупрезрительным взглядом и прошел мимо, вероятно, убедившись в его умственной неполноценности. Но Герман плевать на него хотел.

Герман Вербицкий, человек с темным прошлым, неизвестной национальности и непонятных убеждений.

«Ему двадцать семь лет», – сообщила Лера за ужином, заметив алчные взгляды, которые Нора исподтишка бросала на эльфа.

Ужинали они здесь же, в общей столовой на первом этаже Барака. Расставленные в шахматном порядке столики на четверых. В центре каждого столика, рядом с перечницей и солонкой, небольшая вазочка с полевыми цветами. На окнах длинные плотные портьеры, добавляющие уюта и по вечерам создающие впечатление полной изоляции от внешнего мира. Светильники с матовыми плафонами. Хорошая белая посуда, ничем не напоминающая общепитовское убожество советских времен. Ламинированный пол. Чистота.

«Двадцать семь? – переспросила Нора, обдумав услышанное. – Ну, прекрасно. Вся жизнь впереди».

Лера жевала маринованный огурчик, смотрела на нее и улыбалась, щуря уголки глаз.

«Он тебе нравится».

«Нет. Интерес и симпатия – разные вещи».

«Интерес часто перерастает в симпатию».

«Часто, но не всегда. К тому же… ему двадцать семь, а мне тридцать семь, Лера. Я еще не выжила из ума».

Герман, судя по приготовлениям, мечтал поужинать в одиночестве. Выбрал столик в самом дальнем углу, разложил вокруг тарелки кучу всяких полезных вещей – блокнот, карандаш, смартфон, пачку сигарет, зажигалку, – придвинул поближе пепельницу, но не прошло и пяти минут, как к нему присоединилась худенькая большеглазая девушка в узких джинсах до щиколоток и короткой красной маечке. Метнув на нее хмурый взгляд исподлобья, он испустил тяжкий вздох и согласно кивнул, из чего Нора сделала вывод, что отношения у них по меньшей мере дружеские.

«Мышка Молли, – сказала Лера. – Ей двадцать три».

«Почему Мышка? И почему Молли? А человеческое имя у нее есть?»

«Есть. Олеся. Однажды она сочинила сказку про любознательную мышь, которая путешествовала автостопом, и с тех пор имя главной героини к ней прилипло».

«Надо же, сказку…» – уважительно протянула Нора. Для нее самой даже надписать поздравительную открытку было целой проблемой.

«Это еще не все ее таланты. Видела в холле картины? Из них только одна написана Германом, остальные – Мышкой».

«Герман тоже рисует?»

«Не тоже, – поправила Лера с мягкой улыбкой, какая обычно сопровождает приятные воспоминания. – Благодаря ему Мышка и увлеклась рисованием. Три года назад. Возвращение к жизни без химии давалось ей нелегко, и тут приехал Герман, рисующий все подряд на чем попало. Нарисовал меня, нарисовал Аркадия, нарисовал Мышку… много чего нарисовал. Мышке его работы так понравились, что она начала ходить за ним как хвостик и запоминать движения рук. К счастью, Герман, которого нельзя назвать ни сострадательным, ни терпеливым, на этот раз показал себя с лучшей стороны. Стал ежедневно давать ей уроки живописи и рисунка, и очень скоро она забыла и о депрессии, и о бессоннице. Ее жизнь вновь обрела смысл».