Дмитрий Вересов - Унесенная ветром

— Тень отца Гамлета — это из другой трагедии! — крикнул поручик кому-то, поворачивая коня. — Ты ошибся! Ошибся, как всегда! Айшат, помяни меня в своих молитвах, нимфа!

Он хотел расхохотаться, но глотнул того самого холодного дыханья и закашлялся…

Басаргин поначалу подъехал к дому Ивашковых верхом. Но вдруг сам показался себе таким огромным, видимым всей станице, как тот призрачный всадник над бродом. Тогда поручик отвел коня домой и вновь вернулся сюда же, в тень пирамидальных тополей на краю станицы, и стал прогуливаться с независимым видом, словно по бульвару курортного городка в ожидании знакомых дам. И дамы не заставили себя долго ждать.

Первой прошла через двор старуха Ивашкова. Заметив поручика, она все стала делать чересчур шумно и порывисто.

— Моховину у нас нашел, что ли, кулик долгоногий? — услышал Басаргин. — То-то собака во сне брехала! Вот и набрехала! Кому гость, а кому — вынь да брось…

За старухой выбежала во двор Фомкина младшая сестра Дуняха. Та была смешлива без меры и, завидев шагающего вдоль плетня караульного, фыркнула в ладошку, а забежав за угол, дала себе волю и захохотала от души.

Так Басаргин и встречал это утро: направо шел, сопровождаемый заковыристой руганью, налево — девичьим смехом. Пока, наконец, не вышла во двор та, ради которой он терпел все эти неудобства. Она шла, не глядя по сторонам, но огромные глаза горной лани, Басаргин мог поклясться в этом, видели все вокруг.

— Здравствуй, Айшат! — сказал он, даже не надеясь услышать ответ, но стараясь по ее жестам угадать непроизнесенное. — Как живется тебе на чужой стороне, красавица? Не тоскуешь ли по дому?..

Злая старуха грохнула что-то об земляной пол, в пристройке покатился тяжелый чугунок, сшибая прислоненные к стене черенки.

— Бисово отродье! — крикнула старуха, обращаясь одновременно и к живому, и неживому источникам беспокойства. — Тебя еще только не дождавшись жили! Что б у тебя повылазило! Да еще столько же на том же самом месте! Вот так тебе и кататься, чтобы шибало тебя по всякому! Чтоб в твердом месте ломало, а в мягком свербело!..

— Что же ты, Айшат, друга моего, кунака, невзлюбила? — не обращая внимания на старухины проклятья, продолжал поручик масляным голосом. — Чем тебе Ахмаз не угодил?..

При упоминании этого имени Айшат метнула в Басаргина острый взгляд, но тут же спрятала его в складках платка. Поручик почувствовал, что за этой темной материей скрывается какая-то тайна, не та, которая, согласно известному выражению, присуща любой женщине, а та, которая сопровождается точным выстрелом и стуком копыт уносящегося прочь коня. Ему неожиданно захотелось уйти, выплеснуть все свои мечты и фантазии, как девка Дуняха — помои из деревянного корыта, оседлать коня и податься куда-нибудь в ногайские степи, где встречный ветер делает голову пустой и ясной, а мысли простыми и правильными.

Может, он так бы и поступил, но Айшат прошла мимо, почти задев его, как поднятая из травы лесная птица или как ищущая клиента уличная девушка. Она шла просто так, словно прогуливаясь, — без ведра, мешка, сита, решета… Она шла через поскотину к лесу, и Басаргин пошел за ней.

Она была всего в двух шагах перед ним, и чем больше они удалялись от станицы, тем сильнее им овладевало желание обнять ее за талию. Не руками, а одними пальцами, чтобы они сомкнулись стальным кольцом вокруг ее стана, чтобы она вскрикнула от боли и запрокинула в небо свое прекрасное лицо…

Басаргин заметил, что хотя он шагал в такт ее шагам, да и шаги его были, как ему казалось, гораздо шире, все же стал заметно отставать. Он пошел быстрее, но скоро стройная фигурка стала опять удаляться от него. Что за чертовщина?! Ведь она шла, будто бы совсем не торопясь? Да карается ли она земли?!

— Айшат! Погоди! Куда же ты так спешишь? Не бойся меня! — крикнул Басаргин, догнал ее и попробовал задержать ее за руку. Но чеченка словно скользнула между его пальцев и освободилась.

Вот и лес. Деревья зашумели, точно зароптали. Басаргину показалось, что они обсуждают эту сцену, но не понимают, что происходит. Шумят листвой, все переиначивают на свой лад, шепчут неправду, лгут. Особенно откровенно врала осина, дрожа от возбуждения.

— Что же это делается?! — воскликнул он. — Что же ты делаешь со мной, Айшат? Остановись! Дай сказать тебе слово, дай поглядеть в твои глаза!

Но она шла легко, не оставляя следа. Кусты и деревья запросто пропускали ее, а Басаргина ветки больно хлестали по лицу. Временами ему казалось, что он следует за виденьем, миражом, так легка и прозрачна была Айшат.

У ручья она остановилась. Лесная вода была выбрана ею в свидетели. Поручик, как зверь, продрался сквозь кустарник и остановился, тяжело дыша. Глаза Айшат были больше ее лица, больше весеннего леса и утреннего неба. Они были больше жизни.

— Довольно, Айшат, — сказал Басаргин, переводя дух, — давай поговорим. Только вот поймешь ли ты меня? Но глубину чувств можно понять, и не зная языка. Ведь так? Тогда выслушай меня. Да, я заигрался в эту странную игру, правила которой не я придумал, и роль тоже написана не мной, а другим. Чудак! Как слабоумный идальго из Ла-Манча, я начитался романов, только не рыцарских, а русских, кавказских. Я упорно примерял к себе образ Печорина, играл, переигрывал. Мне казалось, что только такая жизнь достойна моей души, жажда действия, избыток чувств, но обреченных на пустое кипение, бесполезное прожигание. У меня дух захватывало от этой роли, хотя я не чувствовал ни скуки, ни разочарования, наоборот, моя жизнь страшно нравилась мне. Я с удовольствием ходил в набеги, сидел в засаде, разговаривал с казаками, казачками… Не было во мне этой высокой болезни, я слишком любил в себе обычного человека, которому просто нравится жить. Но я так привык чувствовать за собой эту печоринскую тень… Что бы было со мной дальше? Не знаю. Но я встретил тебя, моя Бэла…

— Айшат, — сказала девушка, глядя на поручика внимательно.

— Да-да, Айшат! Конечно, Айшат! Я встретил тебя, и вся эта игра наполнилась смыслом. Все написанное не для меня действительно стало моим. Как бы чужая книга закончилась, и открылись страницы моего романа. Живого, настоящего. Конечно, ты — не Бэла, ты — Айшат, а я — не Печорин… Все это глупые фантазии, а теперь начнется жизнь. Ты станешь моей женой, мы уедем в Петербург, в мое имение, за границу, в Париж… Я дам тебе образование, выведу в свет. В тебе удивительным образом будет сочетаться восточная пластика и европейское воспитание. У нас родится сын — новый Жуковский… Нет, Лермонтов! Айшат… Моя Айшат…

Басаргин порывисто обнял ее, только не ладонями, как задумывал, а схватил, словно в охапку. Она была так тонка, что выскальзывала из его объятий. Поручику пришло на ум, что сейчас происходит какая-то сцена из древней мифологии. Нимфа превращается в змею, огонь, воду, а он должен непременно удержать ее в руках, хотя это почти невозможно.