Рина Оре - Три цветка и две ели. Второй том

– Значат: страшнае тока в первай раз?

– Нет. Потом тоже долго страшно. Так говорят, а я не знаю. Меня быстренько брат выбил из седла… А после Бальтина мне турнир уже забавой казался, причем глупой.

– Забавы я любвлю. Рагнер, ты не отговаривай, а лучшая подмаги, дчаб меня не прибили тама енти кучи. Чаго надобно куплять и в скока енто станятся?

– Много чего надо. Обычные доспехи для тренировки и красивые турнирные, крупный рыцарский конь, какой обучен бою и не испугается, меч нужен добрый – но ты меч не покупай. Если дойдешь каким-то дьявольским чудом до последнего боя, то я, клянусь, тебе своего Ренгара доверю. Надо уж начинать готовиться – нанять учителя, какой натаскает тебя на чучелах. И два взноса нужно заплатить. Если ничего не изменилось, то отдашь золотую монету за участие как соискатель и золотой рон в приз победителю. И я должен буду подтвердить, что ты мой оруженосец. Обойдется всё, если не роскошествовать, где-то в двадцать рон. Но тебе еще герб нужен. Художника требуется нанять, может, даже живописца, а тот по полтора рона в день с тебя снимать будет.

– Герба у меня имется, – ответил довольный Лорко. – Я ужа всё придумал и имею картинку: саламандра в огню, моёйный славнай ножичак и всё енто на чернам – я же из твоейных воинов.

– Чтоб ты знал, – усмехнулся Рагнер, – Черный – это позорный фон для рыцарского знамени: ты как бы ты скрываешь имя, потому что наемник.

– Переделававать не буду. Вышла́ дика краса! И тобою я восхищась…

– Спасибо, – расторгался Рагнер и украдкой смахнул пьяную слезу. – Только не «восхищась», а «восхищаюсь». Тебе, друг, молю, не обижайся, надо учиться грамотно говорить. Дева Енриити, конечно, лодэтского не понимает, но… Словом, рыцарь должен быть культурным. Я «Устав рыцарского братства» завтра тебе найду – почитай, что можно, а что нельзя. Придется от многого отказаться – вдруг передумаешь… Вот тебе, кстати, дельный совет: научись лучше играть на лютне – и всё. Всем дамам лютня нравится.

– Рагнер! Не хочу лютни, хочу в рыцаря́. Ежаля мне подмогёшь, то я и тябе подмагу – примирю тя с Маргаритою. Научу, дурака, дча делавать.

– Но… Лорко, – потормошил Рагнер ухо Айады, – я пока не знаю… не могу я выбрать – я же уже говорил. Вдруг Маргарита – это не она, а Лилия – она. Сама эта чертовая Божья воля ведь всё за меня порешила: Маргарита меня бросила, а Лилия – нет – ждет меня в Ларгосе. И Лилия даже кушает рыбу в водоросли, хотя толидонка, а Маргарита – опять нет. И Лилия вышивает – искусно, как и должно герцогине, Маргарита же… самая позорная, должно быть, вышивальщица в Меридее. И еще Лилия взрослая и очень умная, никогда не ведет себя глупо, смешно или недостойно… И не ревет мне без конца…

– Прям мячтааа, а не баба, – протянул Лорко. – Особлива ежаля любвит вашанскаю тухлаю рыбу в водорослях. Э-э, – передернуло его. – Тока вот скажи, коль Маргарита вся такая «нет», а ента Лилия – «да», чаго ты ащя обмысляшь? Не знаашь? Как по мне: маргаритка тябе любее ентих лилий, хотя она мельчае и прощае пахнит.

– Мне нравятся, как пахнут маргаритки, – задумался Рагнер. – А от благоуханий лилий голова болит… как в дурмане… Забавно… Но, Лорко, дамы это и не цветы тоже. Цветов можно любых в букет набрать и нюхать вволю всех сразу, а достойных дам – нет… только шлюх…

Он опять задумался.

– Значит, Маргарита – достойная дама, раз букеты не для нее… – негромко произнес он. – И, выходит, Лилия – нет, раз стала третьей и сама пошла в мой букет…

– Или ты – козел, – весело добавил Лорко. – Насовращал красулек и уж желашь поутру в окошко смыться. Не тябе меня учивать цалмудрию, сластолюбвяц! И да, я те ащя морду начищу за моёйную мачаху, как жанюсь!

________________

Аргус покинул «Белую башенку» в середине часа Трезвения. Едва за ним и Магнусом закрылась дверь, Марлена села на скамью к Маргарите.

– И почему ты ему не сказала, что не стоит завтра приходить? – строго спросила она подругу. – И не говори мне ничего – я уже всё слышала, – прервала она возражения Маргариты. – Слышала про Совиннака. Он так же ходил обедать в мой дом, а потом брата моего убил да на тебе женился.

– Марлена… – оторопела Маргарита. – Я вовсе… Я съеду раз так, – расстроилась она. – Я не хочу всё это слушать: что я виновата в предательстве Рагнера, в убийстве Иама и твоей, – дрогнул ее голос, – загубленной душе.

– Но нет… – сразу сменила тон Марлена. – Я не хочу, чтобы ты съезжала. Я лишь желаю, чтобы ты думала о последствиях… Я же люблю тебя.

– Так не любят, – заплакала Маргарита. – Мне нужна поддержка, чтобы говорили, что я права…

– Но если ты не права!

В этот момент зашел Магнус, и Маргарита, вытирая глаза, сказала:

– Магнус, Марлена, извините, но я хочу пожить одна. Найди мне, Магнус, какое-нибудь жилье, пожалуйста. Или я Аргуса завтра попрошу…

Магнус с укором посмотрел на Марлену, но после улыбнулся.

– Ну, пока ты не съехала, пошли к посуде, – сказал он Маргарите. – А Марлена приберет гостиную.

– Нет, я с вами пойду, – не согласилась Марлена. – Вы оба плохо отмываете жир с посуды и начищаете приборы.

– Я, вообще-то, посудомойкой была, – обиженно пробурчала Маргарита. – Сам герцог Лиисемский был доволен, а ты – нет!

– Любимая, прибери, пожалуйста, гостиную. Иное мне не по нраву, – строго добавил Магнус.

– Ну хорошо. Только… ладно, хорошо…

Марлена прежде всего начала наполнять углями металлическую корзину, какую ставили в спальне Маргариты, ведь та проживала в детской, значит, камина там не имелось. Маргарита и Магнус прошли в кухню – здесь господствовал не уют, а порядок: сковородки и разные поварские инструменты были развешаны на стенах по росту и размеру, в углу у очага встал еще один столик, и над ним собрались веники сухих трав, плетенки лука и чеснока, гирлянды сушеных фруктов, грибов и шишек. Далее, у стены, громоздился грубый буфет с кастрюлями и горшками на крыше. В середине узкой комнатки протянулся длинный стол для готовки – на нем дожидались хозяев лоханка с чистой водой и медный тазик, в каком мокла посуда. Еще одна дверь вела из кухни в темную кладовую; ее Магнус занял под кабинет – и там он, как возмущалась Марлена, «выжигал себе глаза», читая при свете лучины или что-то записывая. Магнус говорил своей возлюбленной, что просто привык к научному труду и то, что он «марает», это ничего не значащая писанина.

Магнус доставал из тазика посуду, споласкивал ее в лоханке, вытирал и давал Маргарите, чтобы она протерла тарелки льняным полотенцем насухо.

– Тебе не стоит никуда переезжать, – сказал он. – Я поговорю с Марленой, и она оставит тебя в покое. Ты должна понять, что ею движет любовь, что она строга к тебе как любящая мать, ведь детей у нас нет. Я объясню ей, что ты взрослая женщина и живешь своей жизнью. И раз ты взрослая, то должна думать о чаде, что носишь. Одной тебе сейчас никак нельзя жить. Тебе же придется таскать воду и дрова, разжигать очаг и топить камин… И ты уже заплатила нам за постой, – улыбнулся Магнус. – Эти средства нам чрезвычайно важны: я зарабатываю сущие пустяки в своей школе. Как Марлена умудряется вести хозяйство, я иногда поражаюсь…