Максим Друзь - Три узды

За этим веселеньким разговором мы поднялись по противоположному склону долины, и, наконец, оказались в лесу. Дорожка совсем сузилась, петляя меж деревьев, под колесами захлюпало, мотор надсадно ревел на пониженных передачах. Я упрямо пер вперед, подбадриваемый указаниями жены, объезжая поваленные стволы, сбивая нависшие над самой землей ветки и проползая по вязким лужам. Мы забурились страшно далеко: совершенно непонятно, кому и зачем нужна была эта дорога, ведущая в никуда, но она все плелась и плелась, не кончаясь, и прошло еще не меньше получаса, прежде чем Нина скомандовала «Стой, кажется, здесь». Мы выбрались наружу.

Чаща вокруг выглядела мрачноватой, но относительно мирной. Где-то неподалеку булькал ручей, до меня доносилось его перекатистое журчание. Редкие солнечные лучи, сумевшие пробиться сквозь частокол спутанных ветвей, блестели на воздушных осенних паутинках; под ногами пружинил толстый матрас из густого мха. Лениво прогудел сонный сентябрьский жук, а где-то вдали нудно высказывала свои претензии на территорию кукушка. Я хотел было поинтересоваться у нее, сколько мне лет осталось, но застеснялся ребячества и правильно сделал: птица внезапно смолкла, будто испугавшись собственного одинокого крика.

– Ну что же… – задумчиво пробормотала Нина, разглядывая кусты, – уговор такой: брать то, что можно пожарить, заморозить или засушить. Только хардкор. Никаких груздей, сыроежек и прочей дребедени. Я их солить не умею.

Я пожал плечами, откинул в сторону дверцу багажника, выгрузил ведра и выдал жене нож – обычный, перочинный. Мой – настоящий, охотничий, уже лежал за голенищем сапога. Расчехлил ружье, взвесил в руках… – и вместо того, чтобы закинуть за спину, положил обратно в машину. Неохота таскать железо с собой. Лучше всего будет на обратном пути остановиться на той укромной полянке, которую я присмотрел по пути…

Я попросил Нину держаться в зоне прямой слышимости, и мы разбрелись по кустам. Хотя бы в этом я исполнил свое намерение побыть одному. Грибы любят полную сосредоточенность на своих персонах, а не на пустых разговорах с женщинами, каким бы милым это не казалось в другое время.

Сначала мне ничего не попадалось. Срезанной веткой я ворошил прелую подстилку, раздвигал листву кустарников, внимательно изучал корни берез и осинок, особенно тщательно прочесывал вкрапления ельника. Грибы были, они обязаны были быть – я чувствовал это по тому сырому, приятному запаху, знакомому мне, лесному жителю, с раннего детства, да еще по россыпям поганок тут и там. Но все было тщетно до тех пор, пока я не рассердился всерьез на Нину, затащившую меня в эту бесплодную пустыню. Именно в эту минуту я засек свой первый подберезовик: некрупный, с крепкой здоровой ножкой, стыдливо прикрывший мокрую шляпку желтеньким листочком. Это был тот успех, который, согласно Св. Матфею, отделяет имеющего от неимущего: восприятие обострилось, глаз нацелился на правильную длину волны, безжалостно игнорируя разноцветный растительный мусор, даже обоняние, кажется, подсказывало мне правильные места. Я перестал слышать хруст подстилки под ногами жены (за нее я не беспокоился: с ее опытом полевой жизни она не пропадет), перестал слышать шум ветра, пение птиц – и, словно умная торпеда, кружащая в свободном поиске, сосредоточился только на добыче. И удача не подвела меня – через час в моем ведре уже уютно лежали три долговязых подосиновика, гроздь опят и даже один белый, не считая первого счастливого подберезовика. На жаркое на двоих должно хватить, хотя явно не дотягивает до того изобилия, что сулила мне Нина…

Бродя между ёлками, я с легкой горечью размышлял о том, что, по-видимому, уже достиг той брюзжащей возрастной стадии, когда пустячное нарушение планов способно испортить весь день. Я все еще злился на жену, и досадовал, что вожделенное медитативное благодушие никак не желало наступать. Возможно, дело было в том, что кажущаяся уединенность леса была обманчивой: то тут, то там в нем обнаруживались неопрятные свидетельства человеческой жизнедеятельности. В одном месте моя палка наткнулась на мутную бутылку-чебурашку (клянусь, я не видел таких со времен перестройки), метрах в трехстах от нее я вышел на большую кучу битого кирпича, увенчанную растрескавшейся противогазной маской (кому, зачем пришло в голову переть тонну кирпичей в эту непролазную чащу?) а еще дальше я чуть не провалился в яму – старую, осевшую, но своими очертаниями пугающе напоминавшую могилу. Рядом из земли торчала цилиндрическая железяка, увенчанная заглушкой – по виду, что-то вроде законсервированной скважины, но кому тут потребовалось бурить? Окончательно добила меня здоровенная ржавая труба с полустертыми символами «7К» на боку, в которую, если бы захотел, я смог войти, не сгибаясь – она, будто свалившись с неба, лежала в небольшой низменности в окружении давно поваленных деревьев. Вокруг когда-то была жизнь, и ее следы вызывали у меня тревожащее отторжение, так, что хотелось постоянно оглядываться по сторонам. Тухлое все-таки место: сначала заброшенный лагерь, деревня эта убогая и всеми забытая, могильник, а теперь еще и весь этот неожиданный мусор. Расстроенный и несколько взвинченный обилием непонятных артефактов, я решил возвращаться к машине.

В задумчивости я вышел на дорогу и зашагал по влажной земле. Мне казалось, я ушел довольно далеко, но уже через несколько минут я обогнул заросли кустарника и увидел свою Нину. Она суетилась вокруг автомобиля: открыла зачем-то все двери и что-то искала внутри, бормоча себе под нос неразборчивые ругательства. Когда я неслышно подошел, снаружи торчали только ее ноги, все остальное тело скрылось внутри багажника. Не удержавшись, я размахнулся и сочно залепил ладонью по мягкому. Нина заорала благим матом и вывалилась из машины.

– Да ты охерел, что ли?! – сердито завопила она, бешено сверкая темными глазами.

Я немедленно раскаялся и открыл было рот, чтобы принести подобающие извинения, но она неожиданно рассмеялась – как мне показалось, несколько смущенно:

– Все бы тебе баб шлепать… Да помоги же мне встать, шутник хренов!

Я наклонился и протянул ей руку, но она мигом ухватилась за мою шею – да так, что когда мы выпрямились, то выяснилось, что я держу ее в объятьях. Она и не собиралась отцепляться: наоборот, перехватилась покрепче и пристально посмотрела мне в глаза.

– Собрала что-нибудь? – спросил я невпопад.

Она решительно мотнула головой:

– Боровик. Один, в скобках – один… Но поверь мне, это господь боровиков. Толстый, горбатый, непристойного вида… Тебе понравится.

Я хмыкнул.

– Но прости меня, – тут она потупилась, – что заставила тебя ехать тебя в эти перди. В этом сезоне тут действительно на редкость паршивая микофлора. Я ошиблась. Признаю поражение и отдаю себя на волю победителя…