Юлия Ляпина - Башмаки у двери спальни

Зеленоглазый при этом дернул углом рта, а кареглазый недовольно поджал свои выразительные губы. Младший по-прежнему изучал пол.

– Ешьте, конечно, – я пожала плечами. – Одной мне и кусок в горло не полезет.

Парни почему-то удивленно-довольно переглянулись и тотчас расселись на полу перед такими же столиками. Самый младший заносил подносы с едой, а кудрявый наливал всем густой напиток, цветом похожий на топленое молоко.

Мне тоже наполнили пиалку. Я попробовала – чай, только заваренный не кипятком, а горячим молоком. Варево получилось густое и жирное, да еще и соленое в придачу. В общем, пить это я не смогла. Обошлась бульоном и травяным настоем в отдельной чашке.

Пока жевала и глотала, исподтишка поглядывала на своих «носильщиков». Старший ел быстро и аккуратно – большие куски мяса с подливой, зелень и крупа исчезали с завидной скоростью.

Светловолосый ел мало и как-то осторожно, словно прислушиваясь – не отзовется ли кусок лепешки внезапной болью. В основном он пил бульон и деликатно отщипывал выпечку.

Кудрявый красавец ел умеренно, но выбирал из чашек какие-то только ему известные лакомые кусочки, за что пару раз получал неодобрительный взгляд старшего.

Младший, не поднимая головы, равнодушно жевал лепешку, в которую скидал все, что было в паре соседних мисок. Выражение лица было как у человека, питающегося фаст-фудом: «Горячо, сытно – и фиг с ним, со здоровьем!»

Когда я наелась, Ёши унес поднос, а вместо него принес другой. Этот поднос отличался от первого. На изукрашенной медной пластине стояли четыре бронзовые чашечки, украшенные разноцветными камушками. Бирюза, хризолит, коралл и, по-моему, желтый топаз. Чашечки были буквально «с верхом» наполнены сладостями.

Я присмотрелась. Вообще-то я не сладкоежка, а тут передо мной красовались сладости с табличкой «смерть от калорий!».

Кусочки обжаренного теста, политые медом; ломтики фруктов, леденцово-блестящие от сахара. Орехи и семечки, склеенные медом и сахаром в различные фигурки. Скрученные в спирали вяленые фрукты, жирное печенье, усыпанное жареной в масле мукой…

Одним словом, еда «прощай, талия!».

В общем, полюбовалась я на это все и отодвинула поднос. Лица мужчин вытянулись, но у младшего и зеленоглазого явно мелькнуло облегчение.

– Геле, – хрипловато спросил голубоглазый, сглатывая. – Ты не хочешь сладкого?

В его голосе звучала странная сильная эмоция, я даже немного испугалась:

– Спасибо, я уже сыта, – ответила, стараясь, чтобы голос не вибрировал.

Очевидно, мой страх проявил себя слишком явно. Балсан тотчас отодвинулся, сложил крупные ладони на коленях и сказал:

– Вторая половина мужа – его жена, а вторая половина жены – ее муж. Мы не причиним тебе зла, Геле.

Очевидно, я вытаращила глаза, но речь старшего поддержал кудрявый красавчик:

– Геле, для нас ты – дар Прекраснокосой, мы не можем топтать то, что даровано богиней!

Убежденности в голосе второго я не расслышала. Вообще, было похоже на то, что он проговаривал некие традиционные слова. Сказал и замолчал, потупившись.

Остальные согласно закивали: мол, да-да, верь нам, мы хорошие! Я скептически на них посмотрела, но мужчины явно были искренни – рук не тянули, пошлых улыбочек или шуточек не отпускали. Зеленоглазик даже пиалку с травяным отваром подал, попей мол, успокойся…

Тут я вспомнила, что все еще не знаю, что со мной и где я:

– А можно мне телефон? – состроила просительную мордашку.

– Телефон? – Балсан похлопал длиннющими темными ресницами и заговорил как с больным ребенком: – У нас нет те-ле-фон… – Вздохнул: – Тебе надо поспать, Геле, завтра будет «цам».

Вот теперь я услышала, что до этого момента мы разговаривали на другом языке, не на русском! Слово «телефон» звучало в устах этого мужчины чем-то чужеродным.

В голове опять поднялась волна паники: что за иностранцы такие и откуда я знаю этот язык? Обучение под гипнозом? А если я не хочу играть в глупую иностранную туристку? Меня накажут?

– Та-ак… – После еды у меня прибавилось сил, и теперь я намеревалась выяснить все окончательно. – Еще раз объясните мне, где я нахожусь, что вы от меня хотите и что такое «цам»?

Старший подал какие-то знаки, и остальные мужчины ушли, забрав остатки еды. При этом вид у них был очень расстроенный, скорее, даже глубоко опечаленный, а голубоглазый присел на корточки у моих колен и начал разговаривать со мной негромким ласковым голосом, как с двухлетним ребенком.

– Ты в нашем доме. Мы хотим, чтобы ты отдохнула и набралась сил. Завтра будет длинный день. «Цам» – это церемония, на которой будут танцы и подношения даров. Она длится очень долго, с рассвета до заката, а ты сегодня очень устала. Тебе нужно отдохнуть…

Я хотела возразить, потребовать телефон или хотя бы внятных объяснений происходящему, но глаза неожиданно налились свинцовой тяжестью. Неужели травки оказались столь крепки? Не чувствуя сопротивления, я начала заваливаться назад, на кушетку, а Балсан моментально разложил подушки, расправил сбившееся одеяло и бережно погладил по щеке, задувая светильник.

– Балсан, – окликнула я его, хотя «ватный» язык едва ворочался во рту. – А почему вы все так расстроились?

Он помолчал, сжимая рукой расшитую занавесь, словно хотел ее оборвать, а потом негромко ответил:

– Мы надеялись, что один из нас проведет эту ночь с тобой.

Буря волнения не успела подняться в моем мозгу, как я опять отключилась.

Балсан

Меня всегда привлекало оружие. Увидев красивый клинок, я замирал в благоговении и мог сидеть часами, любуясь извилинами рисунка на металлической, тускло-серой, как рыбья чешуя, поверхности.

Увы, отцам требовалась помощь, они не желали терять работника. К пяти годам я помогал доить коз, давал им сено, собирал хворост, ловил рыбу, в общем, делал то же самое, что и остальные мальчишки в нашем селении.

А еще нянчился с братьями. Когда родился Гампил, я не помню, но в памяти остались яркие лоскутки, отгоняющие злых духов над его колыбелью.

После рождения Дэлэга мама долго болела. Соседки шептались, что рождение красивого ребенка отняло ее красоту и теперь наши отцы будут больше времени проводить в горах. Но этого не случилось. Напротив, старший отец стал приходить с пастбища каждую ночь.

Он приносил дрова и сладкие коренья, неловко гладил меня по голове шершавой рукой и шел к матери, проверяя, как она укутана, что-то рассказывал ей, качал новорожденного, а на рассвете уходил. До того, как встанет солнце, ему нужно было добраться до горного луга, чтобы подоить коз.

А я оставался в доме за старшего: раздувал огонь, кипятил чай, поил теплым молоком Гампила и прибирал в доме.