Олег Сухамера - Дети грядущей ночи

– Кто поймет? Да у Лозовских полгмины врагов! Уроды, а не люди. Жадные твари. Мало кого обидели? Споили всю округу. Тьма таких, у кого руки по гадам чешутся!

– Твое дело. Хочешь в тюрьму, никто не держит. Тут по-умному надо, – Стась что-то азартно зашептал в ухо Сергею.

Мишке страсть как хотелось узнать, как надо по-умному прибить Лозовских, но слышно было плохо. Решил взглянуть и попытаться прочитать по губам, чего такого мудрого придумал Стась. Высунулся почти до самых стропил, да так неловко, что соскользнул по сухому сену прямо под ноги братьям.

– Ты что тут делаешь, Мишка? Подслушиваешь, что ли? – почти не удивился Сергей.

– Да я тут сплю. Это мой сеновал! – Мишка на всякий случай перешел в наступление.

– Твоя тут только грязь под ногтями, – уныло заметил Стась, понимая, что их планы попали под неожиданную угрозу провала.

– Да я и не слышал ничего! – яростно затараторил Мишка. – А что, если этих Лозовских отравить? У мамки яд крысиный есть! Я знаю, где.

– Миша, сейчас я с тобой буду говорить, как со взрослым. Смекаешь? – Сергей ласково приобнял братишку за плечи, чего за ним никогда не водилось.

– Я – могила! Мы, Маруты, из нас слова каленым железом не вытянешь! – Мишка сжал тонкие губы в ниточку, всем своим видом давая понять, что мужик он злой, деловой и серьезный.

– Это ты точно подметил. Мы Маруты. У нас предателей в роду никогда не водилось. Хочешь быть первым? – хитро сощурился Стась.

– Ща в глаз кто-то получит, – набычился Мишка.

– Но-но, потише. Запомни, малой. Мы семья. Мы друг за друга загрызем. И наши враги это знают. Забыли, правда, вот. Но…

– Но мы им напомним, – ярко-голубые глаза Стася вдруг потемнели и стали похожи на предгрозовое перебродское небо.

– Точно! Разбросаем клочки по елочкам! – заулыбался мальчик.

– Подожди. Теперь от тебя, Мишка, зависит, есть у нас время или лучше все забыть. И простить, подставить левую щеку, как нам отец Филипп советует.

– Что еще этим уродам подставить?! Давай так: что бы батька и родичи наши сделали, то и мы! – Мишка чуть не подпрыгнул , чтоб донести свою мысль до рослых братьев.

– Вот и не болтай. Что слышал, забудь. Розгами бить будут, ори, а про наш разговор не вспоминай. Ты ж Марута?

– Я Марута! Это… Землю жрать будем? – поинтересовался Мишка, хотя и так дотумкал, что случайно стал участником очень серьезных взрослых дел.

– Обойдемся. Достаточно твоего слова. Когда все случится, не радуйся и не горюй. А зачешется ляпнуть хоть слово, пойди и урони себе плуг на ногу, полегчает, – Сергей потянул Стася к светлому проему дверей сарая.

– Меня возьмите! Я на стреме могу, серьезно, – тихо прошипел Мишка вслед, так, чтоб услыхали только братья.

Но они лишь отмахнулись, как от назойливой мухи.

Пан Адам Еленский стоял в гостиной, вглядываясь помутневшим старческим взором в высоченное окно дома. Смотрел бесстрастно, холодно, не ожидая увидеть в ночном мощенном диким камнем дворе ничего нового. По старой кавалерийской привычке облокотился на ногу, небрежно переброшенную через спинку тонетовского стула, курил пахитоску, держа ее неловко между остатками большого и указательного пальца изуродованной руки. Память унесла его далеко назад.

Кажется, только вчера Черныш высекал искры из этих камней под худощавым седоком, будто влитом в седло. Бело-красное полотнище. Запах свободы, пьянящий, заполняющий все нутро без остатка. За столько лет рабства нашлись люди, поднялись, сбросили с себя шелуху испуга и покорности, «яшчэ польска не згинела», «покажем, братья, чья это земля, кто на ней хозяин».

Не знал юный шляхтич Адам, кто такие пан Домбровский и пан Калиновский, но по делам, что закрутились в январе 1863 года, было понятно, что люди дерзкие: не шутка поднять восстание против царя-батюшки. Как можно было отсидеться, когда цвет нации, лучшие из лучших, сбросили ярмо ненавистной веками власти. Еленские никогда не были трусами, пся крэв! Так и сказал матушке Юзефе. Только и видела она сыночка.

Что еще нужно юноше хороших кровей в двадцать лет? Добрый конь, шапка набекрень, пистоль за дедовским слуцким поясом да лихо закрученные усики. Эх! И пошла гулять кривая шляхетская сабля! Порубила немало, потому как хозяин был дерзок и страстен, пули не боялся, лез на рожон, не зная, что такое страх. Так был воспитан. Так хотел жить.

Пан Адам прищурился, едкий дым попал в глаза. Скоро рассвет. Ненавистные бессонные ночи, воспоминания, проклятые думы, чтоб им пусто было…

Весной 64-го разъезд Адама Еленского, обескровленный, без провизии и боеприпасов, был вынужден сдаться в плен. Долго учили русские солдаты, как правильно кричать «слава царю и Отечеству», все пальцы раздробили увесистой кузнечной кувалдой. И по ногам попало, и еще по кое-чему. Прежде, чем впасть в забытье, хорошо запомнил счастливо улыбающуюся добродушную физиономию палача: «Звиняйте, паночку, не плодить вам больше шляхтичей и шляхеточек!» Только и успел подумать: господи, за кого жизнь положил? За этих? Рабы.

– Зачем? Зачем все это?! – заорал, брызгая кровавой слюной прямо в ненавистные лица. – Рабы! Зачем?

В ответ – лишь глумливый хохот. И спасительная темнота…

Пан Адам поиграл желваками, прикурил еще одну папиросу от предыдущей, Увидел, что из-за края леса показалась светлая полоска. Рассвет. Слава Богу, рассвет…

Благодаря молодости и природному здоровью Адам выжил. Может, и хорошо, что покалечили так, что вешать, как товарищей по оружию, было ни к чему. Урод – живое напоминание всем, кто задумал что-то против существующего строя.

Двадцать лет каторги. Молодость, здоровье, мечты – все похоронено в глухих северных лесах.

Выжил. Вернулся в захиревшее родовое поместье. Соседи благоразумно сделали вид, что не заметили возвращения старого нового хозяина. В прибывшем обовшивевшем человеке было больше волчьего, чем людского.

Вышло, что проходил в людском одиночестве остаток жизни. Из друзей – только книги: Вольтер, Руссо, Гегель, Мор. Любимые Платон и Шекспир. Спасибо управляющему, не пошли тысячи томов, любовно собранные батюшкой и дедом, на растопку.

Первые лучи солнца уже начали золотить пестрые от корешков книг стены, когда пан Адам Еленский задремал. Стоя. Подпирая искалеченной рукой высокий шляхетский лоб, наконец-то забылся чутким сном бывшего каторжанина.

Скрипнули двери, но старик лишь поморщился во сне. Никого он не ждал. Кому нужен калека с клеймом бунтовщика и матерого сидельца? Усадьбу Еленских с поры польского мятежа обходили стороной не только добропорядочные обыватели, но и лихие люди.

Всякие слухи ходили про Адама: будто бы на пасху он пьет кровь прямо из горла свежеубиенного петуха. Придурочный Юзик, деревенский идиот и пастух по совместительству, клялся здоровьем матери, что сам видел. Впрочем, трепло Юзик был известное, и матери своей он не знал, так как подкинули его к Иказненскому костелу еще младенцем, давно, что и никто точно не помнил когда.