Екатерина Красавина - Право первой ночи

Аппетиты выросли, подумал Губарев. «Первый» шантажист просил пятьсот, второй — »уже на двести долларов больше!

— Вы переводили деньги на ту же сберкнижку?

— Нет. На другой счет. Их было двое. Ольга проболталась кому-то еще. Хотя мне клялась… — Пепел падал на белый ковер, прожигая на нем темно-серые пятна, но Алина не замечала этого.

— Пепел, — показал Губарев рукой на ковер.

— А? — Алина посмотрела на пятна с отсутствующим видом и махнула рукой.

О чем я беспокоюсь, подумал Губарев, для этих людей купить новый ковер, что мне — бутылку пива. Спалят один, приобретут другой. С такими-то деньгами!

— И вы платили?

— А что мне оставалось делать! — В глазах Алины застыл страх. — Но это еще не все…

— Да?

Алина глубоко вздохнула.

— Тот, другой шантажист, был настоящий садист. — Она бросила окурок на журнальный столик и достала из пачки новую сигарету. Чувствовалось, что ей мучительно хотелось избавиться от напряжения, в котором она жила все это время. — Он…

он… — Рука Алины дрожала, и она никак не могла прикурить от зажигалки. — Он писал мне письма, в которых подробно описывал, что меня ждет, когда Вячеслав Александрович все узнает… Я окажусь на улице. И мне одна дорога — на помойку. — Алина бросила незажженную сигарету и закрыла лицо руками.

— Вы сохранили эти письма?

— Нет.

— Как они приходили к вам?

— По почте. До востребования.

— Написаны от руки?

— Нет, на компьютере.

Картинка происходящего была предельно ясна. Эти письма писала Анжела. Ей нравилось упиваться своей властью, издеваться над Алиной, знать, как та дрожит от страха, что тайна ее прошлого в любой момент может всплыть наружу. Анжела была настоящей садисткой. Губарев вспомнил характеристику Анжелы, которую ей дала Светлана Вячеславовна. Она сказала, что Анжела ничего не делала просто так. И всегда действовала, как умелый игрок. Сначала она устранила Ольгу, в этом Губарев не сомневался. Мотив — возрастающие финансовые аппетиты секретарши. Это мотив номер один. А второй — Ольга не давала Анжеле возможности всласть поиздеваться над Алиной. Видимо, у них была договоренность, что до поры до времени эта информация не подлежит разглашению. Смерть Ольги развязывала Анжеле руки. И она не могла не учитывать этот момент. А потом Анжела собиралась убрать Алину. Это было очевидно. Либо физически, либо морально, рассказав все отцу. Навряд ли президент «Алрота» был бы снисходителен к своей любовнице, узнав о ее прошлом проститутки. С устранением Алины путь к отцовским капиталам был бы свободен.

Анжела была непростой, противоречивой натурой. И тому свидетельствовали ее письма неизвестному адресату. Мужчине. Губареву пришла в голову мысль, что это мог быть Руслан Мансуров. Хотя тот отрицал, что переписывался с Анжелой по электронной почте. А зачем ему признаваться? Это не в его интересах! Общий тон писем был извращенно-болезненным. Такое впечатление, что писал его безумный человек, имевший два лица. Губарев вспомнил, что Анжела писала, как ей хотелось бы лежать на кровати в черном кожаном костюме, закованной в наручники. Богатая фантазия, ничего не скажешь! Извращенка, да и только!

Возможно, что Анжела представляла для Руслана интерес как дочка его делового партнера. Он хотел иметь над ней власть, управлять ею. А когда понял, что это невозможно… А вдруг он предполагал через нее давить на Викентьева или шантажировать его? Или Анжеле стали известны кое-какие нечистоплотные дела и секреты своего бойфренда?

Для кого-то Анжела стала представлять опасность, и поэтому ее убили. Кому была выгодна ее смерть? Алине? Руслану? Или третьему неизвестному лицу?

Губарев посмотрел на Алину. Она сидела на диване. И тут он сделал свой последний выстрел:

— Это вы написали письмо Наталье Родионовне о том, что Анжела — не родная дочь Вячеслава Александровича?

Алина судорожно стиснула руки. Ее бледность так и бросалась в глаза.

— Н-нет.

Губарев встал с дивана и, не глядя на Алину, вышел из комнаты.

Я знала, где искать прошлое, — в глубинах материнской памяти. Только там я могла найти ответ на мучивший меня вопрос: чья я дочь? И чья дочь Ника? Это знал тот, кто подменял младенцев. С какой целью было сделано это? Зачем? И это тоже предстояло мне узнать.

После того как я «разговорила» мать под шаманскую музыку, я инстинктивно сторонилась ее. Я почему-то боялась, что мать в любой момент может все вспомнить. Хотя я понимала, что вероятность этого ничтожно мала, смутный страх все равно преследовал меня. И я ничего не могла с этим поделать. Я стала избегать даже свое любимое зеркало. Я не хотела больше ничего видеть, я боялась, что моя психика не выдержит возникающих видений. А может, я боялась увидеть в нем нечто, о чем я еще и не догадывалась?

Ника по-прежнему где-то пропадала и дома появлялась редко. Я не знала, где она и что с ней. После того вечера в ресторане она замкнулась и больше со мной не общалась. Только краткие вопросы-ответы. Пустые и поверхностные. Тот вечер — случайная спонтанная вспышка веселья, праздник для двоих, праздник, сблизивший нас настолько, что мы снова стали единым целым. Сестрами. Пусть и на краткий миг. Я знала, что этот вечер навсегда останется в моей памяти. Пусть Ника снова отдаляется от меня, пусть дуется и капризничает. Все же были мгновения, когда нам было так хорошо вместе, что лучше не бывает. И за это я была благодарна Нике.

Я часто задумывалась над тем, права ли я была, ввязавшись во все это. Я шла по следам прошлого, еще не понимая, что его лучше не трогать. Иногда нужно оставить все как есть, потому что погружение в старые обиды, страсти и тайны подобно прогулке по минному полю: неизвестно, в какой момент ты подорвешься. И станешь калекой или уйдешь из жизни навсегда. Смутно я чувствовала, что надо остановиться, но природное любопытство и упрямство вели меня вперед. Тем более мне оставалось совсем немного — последний шаг. Последняя тайна, которая Должна быть открыта. И тогда все точки над «i» будут расставлены. Принесет это мне облегчение или боль, я еще не знала. А если бы даже и знала, остановиться я уже не могла. Когда-то я прочитала одно изречение, и оно мне очень запомнилось: «Делай, что должно, и будь что будет». Я должна была это сделать. А потом — хоть потоп.

Мать, как обычно, была на кухне. Я подошла к ней.

— Как вкусно пахнет!

На сковороде жарились котлеты. Есть мне не хотелось. Но другого предлога для общения с матерью придумать я не могла.

— Я поужинаю.

— В кастрюле вареная картошка.

— Спасибо. А ты ела?

— Нет. — Мать скользнула по мне безразличным взглядом и отвернулась к окну.

— Ника приходила?

— Нет.