Екатерина Мурашова - Земля королевы Мод

Два шкафа детективов нагло скалились разноцветными корешками.

Я взмахнула рукой и смела на пол сразу десятка три. Книжки летели, взмахивая радужными обложками, как разжиревшие колибри, и падали с мертвым шелестом.

Дашка испуганно округлила глаза в темноте коридора. Я абсолютно не склонна к экзальтации, и всей квартире это известно.

– Анджа, не надо! – гнусавым шепотом попросила Дашка. – Книжки-то причем? Вы же сами говорили: «Книга – это святое!»

Я, не удержавшись, хрипло расхохоталась. Дашка еще попятилась и раскрыла дверь в свою комнату. Подготовила путь отступления.

«Сейте разумное, доброе, вечное!»

Этот лозунг висел в дворовой школе, где я училась, на задней стенке кабинета литературы. Когда учительница литературы стояла перед классом, она все время его видела. Наверное, она повесила его, чтобы не забыть, что, собственно, она тут делает.

Вот и я тоже – сею. Иногда оно даже всходит. Вот как сейчас, в Дашкином лице…

Кирилл и Машка тоже были тут. Молча проводили взглядом беспорядочно упавшие книжки. Дашка что-то пробормотала и попыталась успокаивающе дотронуться до плеча Кирилла. Подросток грязно и изощренно выругался и отпрыгнул в темноту. Машка растерянно потерла кулаком сухие глаза.

Я отчего-то вспомнила, что у упавшего Федора все волосы на затылке были в грязи и свалялись, и что-то надо было с этим сделать, а я не успела сказать Зое… Что – сделать?! Кому это теперь нужно?!!

В кухне Фрося варила свой вечный суп из капусты, картошки и бульонного кубика. Щегольские шлепанцы с загнутыми носами, которые Фросе явно кто-то подарил, были ей слегка велики. У Фроси очень маленькая нога. И узкие фиолетовые пятки под тонкими желтыми щиколотками. Удивительно, ей столько лет, она все время жалуется на больные ноги, но лодыжки у нее никогда не отекают. Я моложе Фроси почти в два раза, но мучаюсь отеками постоянно.

– Беда-то какая… – сказала Фрося, склонившись над кастрюлей.

– Да, – сказала я.

– И не верится никак, – продолжила разговор Фрося. – С утра еще все ладно было. Я за молочком сходила, к бочке, в очереди постояла… Солнышко светило, потом дождичек прошел… Мы со старушками у кафе под зонтиками прятались… Все кажется, можно как-то вернуть, договориться…

– Именно со смертью нельзя договориться, – возразила я. – Хотя, если верить американскому психологу Кюблер-Росс, практически все так или иначе пытаются. И еще что-то с ней сделать – обойти, не заметить – тоже нельзя. Из-за уникальности субстанции, наверное. И это единственный случай, когда не помогают цинизм и ироническое отношение к жизни. Чтобы помогло, нужно, наверное, быть французом. У них в классических комедиях замороженные трупы десятками вываливаются на дорогу и ничего, – смешно. Или хотя бы викингом или чем-нибудь в этом роде. В разные эпохи человечеству путем жесткой селекции вроде бы удавалось вывести ограниченный воинский контингент, который умел умирать, веселясь. Но война – это всего лишь лишаи на теле цивилизации. Неприятные и почти неизбежные, покуда существует грязь и несоблюдение психологически-гигиенических нормативов в отношениях между культурами, государствами и отдельными людьми.

Однако строят-то и поддерживают жизнь другие, которые – увы! – веселиться при встрече со смертью не умеют…

– Уж больно ты, Анджа, говоришь мудрено, – вздохнула Фрося. – Как мужики патлатые по ночам в телевизоре. Вроде и по-русски, а вроде – и нет… Я вот иногда тебя слушаю и думаю: кто ж тебя понимает-то, бедолагу?

– Есть целая прослойка, – утешила я Фросю. – Не особенно, конечно, многочисленная, но мне хватает…

– Ну надо же! – удивилась старушка. – Живут среди людей, а говорят…

– Может, они инопланетяне, а, Фрось? – высказал предположение афганец Семен, которого я до этой реплики не замечала. Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и медленно цедил пиво из коричневой жестяной банки. – С летающей тарелки высадились и теперь здесь живут, нас изучают. Вот Анджу аккурат в нашу квартиру заслали…

– Может быть, – я согласилась, чтобы не углубляться в дискуссию. На первый взгляд Семен выглядел еще вполне трезвым, но у меня глаз был наметан, и я понимала, что данная банка – не первая. А иметь к обеду еще и Семенову пьяную истерику… – Фрося, у меня в холодильнике осталось полбанки бобов в томате. Я их есть не буду, можете, если хотите, положить в ваш суп. Только прокипятите хорошенько. Я их позавчера вечером открывала.

– Спасибо тебе, – обрадовалась Фрося и, едва не теряя шлепанцы, зашаркала к моему холодильнику, который стоял у самого окна. – Бобы – это я люблю… А вот вы, молодежь, небось бобовой каши-то и не едали. А вот помню, в одна тысяча девятьсот тридцать третьем году..

– Ага, и хлеба из жмыха, и похлебки из столярного клея, и пр. и пр. мы тоже не ели, – продолжил тему Семен.

– Не хочешь, не слушай, – обиделась Фрося. – Я хотела как раз про вкусное рассказать…

– Рассказывайте, Фрося, – вздохнула я.

…

– А что мусора-то сказали? – спросил Семен и с утробным всхлипом засосал остатки пива из банки. – Есть у них предположения, кто Федора-то пришил?

– Мне показалось, что их это не очень-то и интересовало, – честно ответила я. – Их интерес был в том, чтобы поскорее дело закрыть…

– Конечно, наш брат им до фени, – печально согласился Семен. – Вот если б шишку какую угробили, тут бы они изобразили…

– Ну, Федора-то все равно не вернешь, – вздохнула я.

– А отомстить? – вскинулся Семен.

Я поморщилась. Влезать в стопроцентно предсказуемый разговор с пьяным афганцем-инвалидом, который считает, что все, от соседей до нынешнего президента, что-то ему должны, не хотелось совершенно.

– Ты, что ли, мститель-то? – укоризненно вступила Фрося. – Костыли подбери… И кому мстить-то? Небось с таким же бедолагой подзаборным из-за бутылки схватился… Тот проспится, сообразит, что натворил, сам с повинной в отделение прибежит… Посадят его, и еще детки сироты… Сколько уж у нас тут такого было, а все никак уняться не могут…

– Жизнь горькая, оттого… – вроде бы соглашаясь с Фросиной трактовкой событий, пробубнил Семен. Его крупная, полуседая голова уже клонилась на грудь.

– Семен, идите к себе в комнату, – предложила я. – На коммунальной кухне спать решительно неудобно. Хотите, я вам костыль подам?

– Слушай, Анджа, а почему ты мне столько лет, и все выкаешь? – заплетающимся языком спросил Семен. – Что за выкаблучка такая? Мы с Фросей тебя на «ты», а ты нам все «вы» да «вы»?

– Мне так удобней, – сказала я.

– Не-ет, – проблеял Семен и улыбнулся хитрой, как ему, наверное, казалось, улыбкой. – Ты мне разъясни, тогда я и спать пойду. Ты думаешь, я тебя понять не в… не в состав… не в состоянии?