Александра Авророва - Гадание на кофейной гуще

Юрий Владимирович остановился на полном скаку и уже спокойнее уточнил:

— Я сниму квартиру, и мы пойдем туда. Хочешь?

Я отрицательно покачала головой:

— Так ведь нельзя, правда?

Он кивнул:

— Правда. Самое смешное, что мне не в чем Аллу обвинить. Даже если б и хотел — не в чем. Она идеальная жена. Она знает, что я предпочитаю на обед, а что на ужин. Она знает, какие рубашки я ношу на работу, а какие в гости. Она знает и умеет все.

Мне стало стыдно. Мне вообще как-то не приходило в голову, что Юрий Владимирович, подобно обычным людям, обедает и ужинает.

— Она умница и красавица, — с отвращением проговорил он.

Я вспомнила Галины слова:

— Воплощенная элегантность, да?

Он вздрогнул:

— Элегантность — суррогат благородства для тех, кто им не обладает. Дело не в тебе, Танька, ты не должна себя винить. Это случилось несколько лет назад. Ты не представляешь, каково это — вдруг поднять глаза за завтраком и обнаружить рядом с собою женщину, в которой все, понимаешь, все противоположно тому, что ты любишь! Это страшно, Танька. Она красива, и каждый штрих в ее красоте мне чужой. Она умна, но не в силах понять очевидных вещей, как раз тех, которые ты всегда понимаешь без слов.

— Но ведь вы когда-то на ней женились, — вырвалось у меня. Господи, какой черт тянет меня за язык!

— Да, ты права. Я еще раз говорю — ее обвинить не в чем. Наоборот. Мне было двадцать, я серьезно болел, на мне фактически поставили крест. А она все равно меня любила. Сила ее воли была такова, что я должен был выздороветь. Она — удивительная женщина. Я не помню случая, чтобы она не получила того, чего хочет. Я был уверен, что люблю ее. Разумеется, виноват я сам и никто больше. Я был молод и слеп. Вероятно, я был слабее нее. Скорее всего, я и сейчас слабее. Она железная женщина, Танька. Мы живем в одной квартире, но я ни разу не видел ее без макияжа или в халате. Или чтобы вот так, — он нежно провел рукой по моим растрепавшимся волосам. — Она никогда не ест столько, сколько хочется. У нее фигура фотомодели.

— Вы полагаете, — недоверчиво усмехнулась я, — быть такой, как я, распустехой — хорошо?

— Нет, — ответил он, — просто я люблю тебя за это. Ты такая, какая есть, а Алла всегда рассчитывает, как ей вести себя, чтобы получить то, что ей надо. И, если надо, она не остановится ни перед чем. Она пойдет по трупам. Я знаю, я видел. Это страшно, Танька. Но я убедил себя, что женщины такие все. Стоит копнуть, и каждая будет такой. Нет смысла искать то, чего в природе существовать не может. А у нас с Аллой дети. Светка и Павлик.

— Да, конечно, — согласилась я. — Вы их очень любите, да?

— Когда ты у нас появилась, я сперва не верил. Ты ведь совсем другая, Танька. Твое благородство иногда меня просто ранило. Я знал, что так не бывает, так не надо. Это даже слишком, перебор.

Я возразила:

— Одновременно со мной появилась Лилька, а она куда добрее.

Юрий Владимирович нахмурился, словно пытаясь вспомнить, кто же это такая, потом отмахнулся:

— Добрее? Не знаю. Но благородства в ней нет в помине. Благородство — вообще удивительная черта. Я не уверен, что встречал кого-нибудь, кроме тебя, в ком она была бы основным жизненным стержнем. Слишком много оно требует от человека.

— Я обычная, — попыталась объяснить ему я. — Такая, как все. Вы должны знать это. Я не хочу, чтобы вы опять обнаружили, что были слепы.

— Хорошо, — вздохнул он, — скажи мне, ты обиделась на Галю, которая после смерти брата несправедливо и злобно тебя травила?

— Ну, — опешила я, — ей ведь было плохо, понимаете?

— Оправдываешься? — он коротко засмеялся и продолжил:

— А Рита? Ты знаешь, что она с удовольствием засадила бы тебя в тюрьму? Ей что, тоже плохо?

— Да уж, не больно-то хорошо, — вспомнив недавний разговор, честно ответила я. — Вы просто не знаете, но у нее очень тяжелая жизнь. Ее можно понять.

— Именно это и потрясает меня больше всего в твоем благородстве — вот эта странная его естественность. Иногда мне кажется, что ты в принципе не способна поступить плохо. Ни при каких обстоятельствах и никогда. Так нельзя, Танька. Это перебор. Никто не просит тебя идти по трупам, но портить себе жизнь ради тех, кто в помине тебя не стоит, ты не должна. Я не хочу, чтобы ты так делала, меня это возмущает.

— Я и не делаю, — поспешила уверить я. — Это вы от влюбленности видите не то, что на самом деле. Это у вас пройдет. Нет, я, в принципе, порядочная, конечно. И совесть у меня, я думаю, есть. Она у большинства есть. Конечно, я стараюсь поступать так, чтобы она не слишком болела. Если у человека ревматизм, он ведь постарается не сидеть в сырости, потому что знает, что будет потом мучиться. С совестью, наверное, то же самое. Зачем мне, чтобы она меня мучила? Значит, я забочусь в первую очередь о себе, ведь так?

Он снова засмеялся:

— Когда тебя слушаешь, почти начинаешь верить. Все так логично! Вот ведь, сумасшествие какое. Я всегда ценил в женщине ум. Дуры меня раздражают. Но с определенного времени умные стали меня пугать. Я увидел, к а к они используют ум, и ужаснулся. А судьба подсунула мне тебя, умную и дурочку сразу. Разве мог нормальный человек на это рассчитывать?

В этот момент раскрылась дверь, и на пороге показалась уборщица с ведром. Я уставилась на нее, потрясенная. Я вообще забыла, что в мире существуют подобные вещи. А она тоже уставилась на меня, причем с крайним неодобрением. Юрий Владимирович крепко взял меня за плечо и вывел на улицу. По пути мы в основном молчали. У самого моего дома он повернул меня к себе и опять спросил:

— Ты меня любишь, Танька?

— Я вас люблю. — Я помнила, что ему хотелось словами.

— А ты часто любила раньше?

Я удивилась:

— Нет, никогда.

Для меня это было таким очевидным, я не понимала, зачем спрашивать.

Его лицо просияло откровенным самодовольством, и он твердо заявил:

— И не полюбишь больше никого. Я тебе не позволю.

Я засмеялась:

— А вдруг, прождав двадцать три года, я теперь решу пуститься во все тяжкие?

— Только попробуй! Все равно ни один из них тебя не стоит.

— А вы, в таком случае? — съязвила я.

— И я, разумеется, — с достоинством согласился он. — Только в меня-то тебя уже угораздило влюбиться, и назад не повернешь. Так ты дашь мне время, Танька?

Я в отчаянье произнесла:

— Я не знаю, как сказать, чтобы вы снова не стали обижаться, но вы должны делать так, как лучше вам. Я ведь не знаю, к а к вам лучше, только вы это знаете! У вас дети. И вообще…

— Что — вообще?

Я поняла, что он все-таки разозлился, но меня понесло, и я добавила:

— Когда человек привык, что на обед и ужин ему подают то, что ему нравится, это кажется ему естественным, и хочется чего-то другого. А на самом деле комфорт значит очень много, только люди осознают это, когда его лишатся.