Наталья Андреева - Дети белой богини

Там женщина. Он не может этого знать. Ну ни­как. И не может ничего услышать. Интуиция под­сказывает.

Лежал, чувствуя себя странно. Голова по-пре­жнему гудела от напряженных мыслей. Думал о Маше,' думал о ее тайне. Вот кто-то вновь спус­кается по лестнице. Та же едва ощутимая вибра­ция. Нет, показалось...

Очнулся он глубокой ночью, включил свет и подошел к яркому плакату, висевшему на стене. Красивая женщина и красивая машина. Красное и красное. Герман обожает такие яркие картин­ки. Может, в угоду ему Вероника носит красное, которое ей откровенно не идет? Повинуясь како­му-то непонятному, но чрезвычайно мощному им­пульсу, он снял со стены плакат, положил его на обеденный стол яркой картинкой вниз. Теперь перед ним была белая гладкая поверхность. В стенном шкафу, за стеклом, заметил карандаши и ручки в пластмассовом стаканчике. Достал и принялся делать карандашный набросок. Работал около получаса и вдруг ужаснулся. Он рисовал убийство. Жертвой была... Маша! Да, да, да! Он был никудышным портретистом, но некоторое сходство угадывалось. Пышные каштановые во­лосы, тонкая нижняя губа, близко посаженные гла­за. И огромные пятна, заштрихованные красным.

Рядом нарисовал ломик. Тот самый ломик, которым разбили машину. Который держал в руке Герман. На нем тоже были красные штрихи.

Внимательно разглядев рисунок, он понял, что это больница. Первый этаж. Обычно Маша спускалась, когда ее вызывали. Палаты, в которых ле­жали больные, находились на втором этаже, а вни­зу был приемный покой, кабинет старшей сест­ры, гардероб и подсобные помещения. Ночью первый этаж был пуст, входная дверь заперта. Но ему Маша отпирала. Надо только бросить каме­шек в ее окно на втором этаже. Или позвонить, чтобы ждала и заранее спустилась вниз. Но пос­леднее время он предпочитал появляться без пре­дупреждения.

«Господи, да неужели же я желаю ей смерти! - подумал с ужасом. — Нет, нет, нет! Я люблю ее! Чтобы ни говорил, что бы ни делал, я по-прежне­му ее люблю! Это какая-то ошибка! Так быть не должно!» И тут он заметил, что его руки испач­каны красным. Чернила. Стержень, кажется, по­тек. Так увлекся, что надавил слишком сильно. И. весь перепачкался. Пошел в ванную, которая тоже находилась на первом этаже, стал отмывать руки. Потом увидел в зеркале свое перепуганное лицо, странный блестящий взгляд. Расширенные зрач­ки почти целиком поглотили светлую радужку. Должно быть, из-за снотворного. Вид у него был усталый, больной.

Вернувшись в столовую, он решил спрятать рисунок в холле, в одном из платяных шкафов. Открыв его, увидел куртку Германа, его обувь. Вновь зацепило за живое, внутри дрогнуло, но ни думать, ни делать что-то сил не было. Хоте­лось только одного: спать. Смертельная усталость парализовала все тело. Свернув плакат в трубку, поставил его в шкаф, решив, что подумает об этом завтра. Поплелся обратно в столовую, рухнул на диван и провалился в глубокий сон. Теперь уже настоящий.

Ночные кошмары у него и раньше случались. Причем, проснувшись, не мог понять, сон это был или реальность. Так бывает у нервных лю­дей, живущих в постоянном напряжении. Очнув­шись, они первое время даже видят то же самое, что и во сне. И не сразу возвращаются в реаль­ность. Вот и он не мог утром понять, что же на самом деле случилось. Помнил, что выпил вод­ки, потом снотворное, а перед этим беседовал с Германом. О Маше. И вот вам, пожалуйста! Ноч­ной бред!

Поворочавшись с боку на бок, отметил, что плакат висит на стене. Как это висит?! Да, да, да! Женщина в красном платье, улыбаясь, изги­балась пр-змеиному у красной машины. Но ведь ночью он снял плакат со стены, сделал рисунок, потом спрятал его в шкафу, в холле! Паранойя! Значит, это был всего лишь сон! Ну разумеется! После такой дозы снотворного и двух рюмок водки и не такое приснится! Перевел взгляд на часы. Ого! Половина десятого! Маша уже вер­нулась с ночного дежурства! Увидит, что его нет дома, и начнет волноваться. Сегодня у них дол­жен состояться серьезный разговор. Она соби­ралась что-то ему рассказать. Что-то очень важ­ное... Тут только заметил, что в доме подозри­тельно тихо. То есть для него всегда тихо, но есть живая тишина, а есть мертвая. Когда одиноче­ство. Он давно уже научился определять одиночество по отсутствию вибрации. Иногда даже казалось, что чувствует, как люди дышат. Сей­час тишина была мертвой. Но ведь Герман ска­зал, что на работу не пойдет. Выходной. А жен­щина, которая была у него ночью? Где она? Да что это он! Не было никакой женщины. И не было рисунка. Он поругался с женой, расстро­ился, пришел ночевать к другу, выпил немного, расслабился и лег спать. Все остальное только приснилось.

Поднявшись, невольно застонал: голова боле­ла. Не надо было вчера принимать снотворное на спиртное. Это все Герман. Он виноват. Но где ж он сам? Где хозяин? Александр пошел в ванную, стал умываться. Увидев свое лицо в зеркале, сно­ва вспомнил ночной кошмар. Его передернуло от отвращения. Приснится же такое! Выйдя из ван­ной, громко и отчетливо прокричал:

- Герман! Я уже встал! Спускайся!

Ответа не было или он не расслышал. Удоб­но ли будет подняться наверх и заглянуть в спальню? Вспомнил голую блондинку в посте­ли у Германа и лодумал, что неудобно. Крикнул еще раз:

- Герман! Гора! Хватит дрыхнуть! Спускайся! И вновь нет ответа, Прислушался к своим ощущениям: вибрации тоже нет. Тишина. Мерт­вая. Пожав плечами, прошел на кухню, включил телевизор. Какое-то время подождал. Поставил чайник, чувствуя, что начинает раздражаться. Уйти, не предупредив хозяина? Нет, так нельзя. Надо подняться наверх.

Он уже направился к лестнице, когда входная дверь неожиданно открылась. Оказывается, она и не была заперта. Горанин, хмурый и непривет­ливый был в кожаной куртке на меху, в джинсах, забрызганных грязью. Темные волосы намокли под дождем.

- Ты же говорил, что сегодня выходной! - как можно веселее сказал Завьялов. - А сам гуляешь! Да еще под дождем! Романтики захотелось?

- Как себя чувствуешь? - спросил Герман, ве­шая куртку в шкаф. Лица его при этом не было видно. Голос звучал глухо.

- Нормально. А что такое?

- Кажется, чайник кипит.

- Я не слышу.

- Кипит, - уверенно сказал Герман и пошел на кухню.

Чайник уже отключился, из носика шел пар. Горанин устало присел на табурет.

- Мне надо позвонить Маше, — сказал Алек­сандр. Она волнуется! Раньше я всегда ночевал дома!

Он кинулся было к висевшему на стене аппа­рату, но Герман вдруг громко и отчетливо сказал:

- Сядь.

И Александр услышал. Обернулся, спросил растерянно: -Что такое?

- Сядь, Саша, - устало повторил Герман. И, потерев лицо ладонями, добавил: - Не выспался. Подняли с постели в шесть утра. В городе чрез­вычайное происшествие.

- Убийство? - охнул Завьялов. Потом заходил взад-вперед по комнате, размахивая руками: - Ну я же предупреждал! Я тебя предупреждал!