Наталья Андреева - Дети белой богини

- Пойдем, что ли, - кивнул Герману. - Холод­но стоять.

- Ну пойдем.

Когда они вышли за ворота, Горанин споткнул­ся в темноте и начал материться. Завьялов молча улыбался. Герман выпустит пар и успокоится. С соседом связываться не будет, в этом он осторож­ный. Потому и положение его такое прочное.

Ночь была безлунной. Дорога впереди не ос­вещена, только в районе Фабрики, у первых до­мов, - одинокие огни. Завьялов обернулся: над воротами соседнего особняка горел яркий фонарь. Там было светло, и трехэтажный добротный кот­тедж виднелся, как на ладони. На первом этаже темно, окна на втором светились. Вдруг Завья­лов увидел под фонарем человека. Мужчина выше среднего роста, плотного сложения, небритый, узкогубыи, замер на мгновение у калитки, потом решительно толкнул ее и вошел во двор.

- Постой-ка, - пробормотал Завьялов. И замер.

- Что? Что такое? - остановился и Герман.

- Этот человек мне знаком. На прошлой неде­ле была попытка ограбить валютного кассира. Она дала описание. Показали альбом. Женщина без колебаний опознала Косого. Он с месяц на­зад вернулся из колонии. Выходит, опять за ста­рое. Так вот, мужик, который только что вошел в соседний Дом, - Косой.

- Зява, брось! - поморщился Герман. - Это дом директора городского рынка!

- Ну и что? К нему преступник не может зай­ти? Так, по-твоему? Одного поля ягоды. Пойдем проверим.

- Зява, брось, - повторил Горанин. - Тебе до­мой надо. Ночь на дворе.

- Ну и что? Это моя работа. - Завьялов реши­тельно повернул к соседнему дому.

- У тебя оружие при себе? - крикнул ему вслед Герман.

Сделав несколько шагов, тот остановился, а потом отмахнулся:

- На работе. В сейфе.

- Ну и куда ты собрался?

- Да вдвоем мы его быстро! Если это, конеч­но, он.

- Я все-таки пойду возьму ствол, - пробормо­тал Горанин.

Увидев, что Герман направился к своему дому, Завьялов крикнул:

- Эй, Гора! Ты быстрее давай! А то все лавры мне достанутся! - и рассмеялся.

Он уже представил себе, как задержит сейчас опасного преступника, завтра напишет отчет, по­лучит благодарность, может быть, и премию вы­пишут. Маша будет довольна. Опьянение еще не прошло окончательно, а нервной лихорадке зна­чения он не придал. В голове пронеслись тысячи самых разных мыслей, но ни одной об опаснос­ти. Потому что по большому счету в серьезную переделку капитан Завьялов еще не попадал. До сих пор обходилось.

Пройдя через участок, он решительно под­нялся на крыльцо и надавил на кнопку электри­ческого звонка. Повисла долгая пауза. За дверью было какое-то движение. Показалось, что вскрикнула женщина. Завьялов позвонил еще раз.

- Кто там? - раздался наконец испуганный женский голос.

- Откройте, милиция!

- У нас все в порядке, — испуганно сказала женщина.

И Завьялов этот испуг сразу же уловил. И по­вторил настойчиво:

- Откройте. К вам только что зашел человек. Он находится в розыске. - И обернулся:

- Гора, где ты?

За высоким забором послышались тяжелые шаги. Герман. Теперь все будет в порядке.

И тут капитан увидел ослепительную вспыш­ку. Потом воздух будто взорвался, оказавшись вдруг неимоверно тяжелым, его осколки больно обрушились на голову. Так больно, что ослепи­ли и оглушили одновременно. Потом наступила тишина. Такой еще в его жизни не было. Абсо­лютная тишина, лишенная каких-нибудь призна­ков жизни. Понял одно: его больше нет. И успо­коился.

Но, как потом оказалось, с этим Александр За­вьялов поспешил. Ранение оказалось не смертель­ным.

ОКОНЧАТЕЛЬНО ОН ПРИШЕЛ В СЕБЯ ТОЛЬКО через месяц, до этого все было, как в тумане. Да и потом долгое время смотрел на окружающие предметы словно бы со стороны. Другие люди трогали их, переносили с места на место, суети­лись, говорили что-то. Говорили тихо, точно боя­лись его побеспокоить. Глупые люди. Все, что происходило, не имело к нему, Александру Завь­ялову, ни малейшего отношения. Увидев в окне зеленую листву, очень удивился. А как же мороз? Ночные заморозки? В апреле не бывает зеленых листьев на деревьях. Тут он вспомнил, что умер. Потом почувствовал боль. Но у мертвых не бо­лит... Значит, жив. Жив?

У постели с вязаньем в руках сидела женщи­на. После новой вспышки боли вспомнил* что это жена. Маша. Маша?

- Ма... ша...

- Господи, Саша! - встрепенулась она. И вдруг заплакала: - Ну наконец-то!

Ему показалось, что звук идет, как сквозь вату, которой заткнули уши. Жена едва шевелила гу­бами.

- Что... случилось?

Она молча плакала. Он поднял руку, потрогал повязку на голове. Болит там.

- Нет, нет, нет... - испуганно забормотала Маша, спохватилась, вскочила со стула и выбе­жала из палаты.

Завьялов растерялся. С трудом вспомнил, как сидели у Германа, потом вышли на улицу. Пере­копанная дорога, темнота, фонарь над воротами соседнего дома. Он поднялся на крыльцо и по­звонил. Вспышка света. Темнота. И вот теперь дорога в никуда, которая начинается сразу у по­рога того дома. Он шел по ней долго, но, кажет­ся, так и не дошел до цели. Вернули. Кто? За­чем?

Все несчастья, приключившиеся с ним за пос­леднее время, вспомнил первыми. Год назад умер­ла после долгой тяжелой болезни мать, отец со­шелся с другой женщиной. Оба пьют. Теперь от­ношения с ними... Да о каких отношениях может идти речь, если бывать у них и пить с ними не хочется? Интересно, не заходили они? Да лучше бы не заходили! Он застонал, закрыл глаза. Не надо бы всего этого. Не надо.

Дверь хлопнула, в палату вернулась Маша. За ней шел человек в белом халате. Лицо его показалось знакомым. Но напрягаться, вспоминать кто это, не хотелось. Ничего не хотелось. Только ус­нуть.

- Вот, Степан Ильич! Он очнулся!

- Да-а... - несколько растерянно протянул врач.

- Я же вам говорила! Говорила!

- Здоровый организм творит чудеса. Кто бы мог подумать? А? Безнадежный случай.

- Что... это... было? - с трудом выговорил он. Тот, которого назвали Степаном Ильичем, при­сел у кровати. Спросил участливо:

- Что-нибудь помните?

- Да. Кажется... В меня стреляли?

- Именно, - кивнул Степан Ильич. - Пулевое ранение в голову. Хорошо, что по касательной. Но... с близкого расстояния. Почти в упор. Сни­мок дал неутешительный прогноз. Пришлось де­лать трепанацию черепа. Медицина может вами гордиться.

- Когда? - прохрипел он. - Когда... это... было?

- В середине апреля. Почти месяц назад. Сей­час май на дворе. Все это время вы были без со­знания.

«Неправда! Я все о вас знаю, все видел и все помню!»

- Сейчас вы в реанимационной палате. Чест­но сказать, никто не ожидал. Но... Хороший уход, здоровый организм... Жене спасибо скажите.

- А вам?

- Мне... Это моя работа.

«Это моя работа», - вспомнил вдруг он. Те­перь только понял, как же все это глупо. И дале­ко. Далеко и глупо. Герман прав. Герман...