Наталья Андреева - Дети белой богини

Евдокия Германовна всхлипнула. Он стоял, вдыхая этот запах. Нафталина, слежавшихся ве­щей, которые доставались из шкафа только по большим праздникам, запах деревни, парного молока и еще какого-то особого, свойственного - матерям тепла. Комок подкатил к горлу. Ничего сказать не смог. Заговорил Герман, появившийся на кухне со свертками в руках:

- Мама, мы же с тобой на днях разговаривали по телефону! Ну почему ты не сказала, что соби­раешься в город?

- Как же, Герочка? Как же не собираться пос­ле таких-то новостей?

- Я бы приехал за тобой! Ну почему не ска­зала?

Не отвечая, Евдокия Германовна распахнула холодильник:

- Ну-ко... Вижу Верочкину заботу. Хорошая хозяйка. Я вот ей привезла... Чего стоишь? Неси остальное-то!

Герман послушно развернулся и пошел к сум­кам.

Евдокия Германовна была женщина видная. В молодости необыкновенно хороша собой. Ста­тью, ростом и красотой Герман пошел в мать. Брови у Евдокии Германовны и сейчас были соболиные, а вот волосы сильно поседели. Кос­метикой она никогда не пользовалась, по парик­махерским не ходила, косу закалывала на затыл­ке, одевалась просто, платья шила себе сама. Представить ее за одним столом с Аглаей Сера­фимовной было невозможно. К той люди мгно­венно проникались антипатией, Евдокии Герма­новне с первого же взгляда начинали симпати­зировать. А как она затягивала песню! Дрожь пробирала! Даже не будучи любителем таких посиделок, мать лучшего друга он готов был слу­шать всегда. Но давно уже Евдокия Германовна не поет и столов не накрывает. Замечательного голоса е: никто уже не слышит. Приглядевшись, понял: постарела. Сильно постарела!

- Мама, мама! Ну что ты за человек! - пока­чал голевой Герман, вернувшись с очередными свертками. - О себе-то, когда будешь думать?

- А у меня все хорошо, сынок. Все у меня есть, здоровьем Бог не обидел. А как дочка?

- Мама! - предостерегающе сказал Герман.

- Сашеньки стесняешься, что ли? Ах, Гера, Гера! Ну сколько скрывать-то можно?

- Ма«а!

- Я все знаю, - поспешно сказал Завьялов.

- О чем? - пристально глянул Герман.

- О Вере... Васильевне.

- Но, откуда? Кто?

- Я встречался с Вероникой.

- А она откуда знает? Нет, не может быть! - в растерянности покачал головой Горанин. - Глу­пости!

- Вижу, разговор у вас, - переводя взгляд с од­ного на другого, указала Евдокия Германовна. -Видать; помешала. Вы тут потолкуйте, а я по дому пробегусь. Посмотрю, как и что. Ненадолго я к тебе, сынок, отец-то болеет. Но порядок навести надо.

И она вышла. Герман молчал, держал паузу, Завьялов же невольно прислушался: на лестнице ощутимая вибрация - Евдокия Германовна тяже­ло поднимается на второй этаж.

- А это хорошо! - сказал вдруг Герман. - Хо­рошо, что ты знаешь. А то черт знает, что полу­чается! Радостью не с кем поделиться! Права мать, ну сколько можно скрывать? Посмеяться хо­чешь?

- Герман...

- А что? Внук у меня родился! Ха-ха! Такой молодой, а уже дед!

- Герман! - Завьялов ахнул.

- Смешно? Ты, должно быть, Веру не по­мнишь. Она у нас в школе лаборанткой работала. Пришла, когда мы учились в девятом классе. Двадцать лет, а уже с двухгодовалым ребеночком. Она от какого-то курсанта забеременела и... Сло­вом, их расписали. Курсант-училище закончил и уехал в часть, а ее в школу пристроили, подрабо­тать. Лаборанткой при химичке.

- Да-да... То-то я смотрю! Лицо будто знако­мое! Верочка... Ну конечно! Лаборантка! И ведь никто ничего не знал!

- О дополнительных занятиях по химии? Я в десятом классе чуть не каждый день оставался. Помнишь маленькую комнатку, где хранились реактивы? Мы там запирались. Любовь к крими­налистике — это у меня оттуда. С юности нерав­нодушен к пробиркам, - усмехнулся Герман. - Их там было столько! Звенели, черти, в самый не­подходящий момент, а то и разбивались. По­мнишь, как нам их не хватало на уроках химии? Меня благодари. Если бы кто-нибудь узнал, ее бы с работы выгнали. Тогда все и началось. А потом для меня стало уже привычным - скрывать. Она замужем, я еще никто. Ученик, потом студент. Вера забеременела, когда мне было восемнадцать. Так что второй ее ребенок от меня. Кстати, это единственный мой ребенок, что бы там ни гово­рили в городе. Ей теперь почти двадцать лет, Свет­ланке моей, она замужем, и на днях родила. Маль­чика назвали Германом.

- Но почему же ты на ней не женился?! На Вере.

- Когда? Тогда? Или сейчас? В восемнадцать? В двадцать пять? В тридцать? Когда мне надо было это сделать, по-твоему? А? Дочь записана не на меня. Она Светлана Владимировна, а не Германовна. Вера развелась только через, десять лет. Я еще нетвердо стоял на ногах. Сказал: «Да­вай подождем». Она согласилась. Она всегда со мной соглашалась. Во всем. Я ей, естественно, помогал. Материально. Потом... Потом мне ста­ло как-то неловко. Жениться на разведенной женщине с двумя детьми, которая к тому же стар­ше меня на четыре года. Что бы сказали люди? И я подумал: пройдет! Не может не пройти. Ска­жу, не хвастаясь, у меня было много женщин. Я пытался от нее оторваться. Но проходит время, чувствую: чего-то не хватает. Я привык возвра­щаться к Вере. Смешно! - Герман грустно рас­смеялся.

- А... дочь? Она знает?

- Теперь знает. Мальчишка-то, Сашка! А? Мальчишка.— вылитый я! - с гордостью сказал Герман. - Представляешь? Пятьдесят пять сан­тиметров! Четыре килограмма весит! Великан!

Волосики на голове черные, а ручки махонькие-махонькие... И орет! Голосище - во!

- Ты тогда от Веры ко мне пришел? С бутыл­кой-то?

- От кого же? - Горанин тяжело вздохнул: -Не хорошо получается, У меня котедж двухэтаж­ный, а они в двухкомнатной квартирке втроем. При матери Светланке легче с новорожденным, но муж-то у своих живет. Нехорошо. Что мне де­лать?

- Не знаю, — честно сказал Завьялов. — Делать надо было раньше. А ты и Вере жизнь сломал, и Веронике голову морочишь.

- Сломал? - удивился Герман. - Не-е-ет... Это ты врешь... Она счастлива. Думаешь, она не пы­талась со всем этим покончить? Чуть за гаишни­ка замуж не выскочила. За того начальника, у ко­торого машину... - Герман запнулся. Потом все-таки договорил:

- Какой скандал он устроил у меня в кабине­те! Это, мол, ты! Назло! Из-за бабы! Вера-то про­говорилась. В постели чего не скажешь. Не лю­била его, хотела чтобы я почувствовал себя сво­бодным. Пойми этих женщин, а? Я, мол, замуж выйду, хорошо устроюсь, и ты женись. Тоже с выгодой. А я как подумаю, что она мне измени­ла... - Герман скрипнул зубами. - Что мне оста­валось? Пообещал этому гаишнику провести рас­следование.

- И это на Павла повесишь?

- Сашка, ну что ты заладил? О живых надо думать!

- А он что, уже мертвый?

- Нет: Жив пока. - Герман надолго замолчал. - Значит, Ника догадывается? Может, это и к луч­шему. Пора все расставить по местам.

Александр внимательно посмотрел на него: