Мэри Стюарт - Лунные пряхи

— Позавчера, — угрюмо ответил он.

— Он пролежал здесь уже две ночи?! — ужаснулась я.

— Не совсем так. Первую ночь он провел на горе. — И тут же добавил, предвосхищая мои вопросы: — До того, как я нашел его и привел сюда.

— Понятно. И ты даже не попытался обратиться за помощью? Ладно-ладно, не смотри на меня так, у меня хватило ума сообразить, что у вас какие-то неприятности. Да никому я ничего не скажу, обещаю. Неужто думаешь, мне и впрямь хочется влипать в ваши дела, о которых вы к тому же наплели с три короба?

— Наплели? Какие коробы? Не понимаю…

— В общем, вмешиваться в ваши проблемы я не желаю, — раздраженно бросила я. — Меня это не касается. Но как я уже сказала, уходить отсюда и оставлять его вот так я тоже не намерена. Если ты не сделаешь что-нибудь, не поможешь ему… как там его зовут? Марк?

— Да.

— Ну так вот, если ты не поможешь своему Марку немедленно, прямо сейчас, он умрет, и уж тогда действительно будет о чем горевать и беспокоиться. У вас здесь есть какая-нибудь еда?

— Есть немного. У меня был хлеб и немного сыра…

— Чудесно, ничего не скажешь.

В грязи возле постели валялась пластиковая кружка, облепленная мухами. Наверное, когда-то в ней было вино. Я подняла ее.

— Пойди и отмой ее. Принеси сюда мою сумку и кофту. Они лежат там, где я их бросила, когда ты накинулся на меня со своим мерзким ножом. Там есть еда. Конечно, это не диетическое питание для больного, но продуктов много, и они свежие. Да, подожди-ка минутку, там я еще видела что-то вроде котелка — наверное, им пользуются пастухи. Если ты нальешь в него воды, я смогу разложить из деревяшек и прочего хлама костер…

— Нет!

Оба вскрикнули одновременно. При слове «костер» Марк сразу же открыл глаза, и я заметила, как мужчины обменялись молниеносным взглядом, который, несмотря на слабость Марка, произвел впечатление электрического разряда. Я молча переводила взгляд с одного на другого.

— Неужто все так плохо? — наконец произнесла я. — Значит, в самом деле наплели с три короба. Камень свалился, чушь какая. — Я повернулась к Ламбису. — Так что же это было, нож?

— Пуля, — ответил он так, будто смаковал это слово.

— Пуля?

— Да.

— Ну и ну…

— Так что, сама видишь, — продолжал Ламбис, на смену его угрюмости пришло чисто человеческое удовлетворение, — тебе стоит держаться подальше от этого дела. А когда уйдешь, никому ни слова. Здесь опасность, очень большая опасность. Где одна пуля, там найдется и другая. А если скажешь в деревне хоть слово обо всем, что здесь видела, я сам тебя убью.

— Ладно, ладно, — раздраженно ответила я, едва слушая его. Вид Марка не на шутку испугал меня. — Но все-таки сначала принеси мою сумку, хорошо? И вымой кружку, да потщательнее.

Я протянула ему кружку, и он взял ее из моих рук, словно под гипнозом.

— И поспеши! — добавила я.

Он переводил взгляд с меня на кружку, потом на Марка, потом снова на кружку и затем, ни слова не говоря, вышел из хижины.

— Да… — тихо произнес Марк из своего угла. — Нарвался на себе подобного. Нашла коса на камень. — По его измученному лицу пробежала едва уловимая тень улыбки. — А ты девушка ничего себе, а? Как тебя зовут?

— Никола Феррис. Я думала, ты опять потерял сознание.

— Нет. Я в полном порядке, можешь не беспокоиться. У тебя правда есть немного еды?

— Да. Послушай, а пуля прошла насквозь? Она вышла? Потому что в противном случае…

— Вышла, вышла. Задета лишь мякоть. И рана чистая. В самом деле.

— Ну, если ты в этом уверен… — с сомнением заметила я. — Не скажу, что я спец по огнестрельным ранениям, так что если мы не можем согреть воды, то лучше я поверю тебе на слово и не стану трогать рану. Но у тебя жар, это и дураку видно.

— Всю ночь… под открытым небом, вот в чем причина. Потерял много крови… и дождь шел. Скоро буду в норме… через день или два.

Вдруг он резко дернул головой, и в движении этом сквозило какое-то отчаянное и беспомощное нетерпение. Я увидела, как исказилось его лицо, но, подумала я, не от боли.

Я тихо сказала:

— Постарайся не волноваться ни о чем. Если ты сейчас поешь хоть немного, то скоро отсюда выберешься. Знаешь, у меня ведь есть еще термос с горячим кофе… А вот и Ламбис.

Ламбис принес все мои вещи и тщательно отмытую кружку. Взяв у него кофту, я снова опустилась на колени возле постели.

— Закутайся в нее.

Марк не протестовал, когда я убрала грубую ветровку и укутала ему плечи теплой, мягкой шерстяной кофтой. Ветровку я набросила ему на ноги.

— Ламбис, там в сумке термос. Налей ему кофе, хорошо? Спасибо. Ты можешь немного приподняться? Ну-ка выпей.

Марка бил озноб, зубы его стучали о край кружки, и мне приходилось следить, чтобы он не обжег рот — с такой жадностью он глотал горячую жидкость. Казалось, я даже ощущала, как она проникает в его тело, согревает и оживляет его. Выпив полкружки, он остановился, чтобы перевести дыхание, и вроде бы даже дрожь его унялась.

— А теперь постарайся поесть. Ламбис, мясо слишком жесткое, можешь его порезать? И корку сверху срежь. Давай-давай, пошевеливайся, разве это так трудно?

Понемногу Марк все съел. Казалось, он был безумно голоден и в то же время неохотно тратил усилия на то, чтобы поесть. Из первого факта я с радостью сделала вывод, что он не так уж серьезно болен и, если обеспечить ему должный уход, очень быстро поправится. Ламбис не отходил от нас, будто желая удостовериться, что я не подмешаю яда в кофе.

Когда Марк съел все, что мы смогли в него впихнуть, и выпил две кружки кофе, я помогла ему снова улечься на постели и укутала его так называемыми одеялами.

— А теперь спи. Постарайся расслабиться. Если поспишь, очень быстро поправишься.

Вид у него был сонный, но я видела, что он силится что-то сказать.

— Никола…

— Что такое?

— Ламбис сказал тебе правду. Это опасно. Я не могу объяснить. Но держись подальше от этого… пойми, ты тут не поможешь. Очень мило с твоей стороны, но… тут не поможешь. Ничем. Нельзя тебе ввязываться вместе с нами… Не допущу.

— Если б я понимала…

— Я сам не понимаю. Но… это мое дело. Не лезь в него. Прошу тебя.

— Хорошо. Не полезу. Если я действительно ничем не могу помочь…

— Ничем. Ты и так много сделала. — Он попытался улыбнуться. — Этот кофе спас мне жизнь, правда. А теперь спускайся в деревню и забудь о нас. Никому ни слова. Это вопрос жизни и смерти. Мне приходится тебе доверять.

— Можешь на меня положиться.

— Ты милая девушка.

Внезапно я поняла то, чего прежде не заметила из-за его неопрятного и болезненного вида: он был очень молод, пожалуй, немногим старше меня. Сколько ему? Двадцать два? Двадцать три? Искаженный страданием взгляд и напрягшийся рот мешали увидеть, как он молод. Так странно: он изо всех сил старался говорить властно и решительно, а его юный возраст проглядывал словно плоть сквозь щель в кованых латах.