Фрасис Дарлинг - Разбитое зеркало

Он попытался ответить, но не смог ничего произнести.

— В выступлении «звезды» из «Вельветового Рыцаря» не так уж много движений, — между тем рассказывала Оливия. — У нее нет ни малейшего представления, как надо танцевать. Все, что она делает, это… — Она наклонилась вперед и задвигала плечами. Ее груди еще больше заиграли, они взывали к рукам Романа… — И вот это… — Она выпрямилась и стала ходить по комнате из угла в угол. Длинные мускулы ее ног скользили в симфонии движений. — И вот это… — Она остановилась, отвернулась от Романа, представив ему свою обнаженную спину. Ее обнаженная спина, ее обнаженные ягодицы, ее гладкие обнаженные бедра…

Роман поежился.

Оливия опять прогнулась, на этот раз от него. Между ее бедрами в верхней части был просвет. Золотистый пух подмигнул ему. Оливия расправила руки. Затем напряжение пошло от левой ноги, через бедро, заставив левую ягодицу заходить в лихорадочном движении, перешло к другой ягодице и правой ноге.

— Последнее движение — мое изобретение, — сказала она. — Вельветовый Рыцарь не настолько владеет мускулами. Только я могу управлять всеми своими мышцами, как хочу.

Что она имела в виду?… У Романа была женщина однажды, которая полностью управляла своими внутренними мышцами. Внутри она была горячей, резиновой и порочной, отвечая сдавливанием на каждое движение вглубь.

Нет, Оливия, должно быть, строит из себя искушенную совратительницу, но настоящая Оливия вполне невинна — он был уверен в этом. Она просто играла роль Суламифи без покрывала. Если бы Оливия танцевала перед царем Иродом, она получила бы все это чертово царство, а не только голову Иоанна Крестителя.

Играла она или нет? Или это идет у нее откуда-то изнутри?

Что сказал однажды Джорджио о женщинах? «В женщинах меня привлекают три вещи. Порок, порок и порок».

Джорджио, конечно, шутил, но нельзя отрицать: женщине, чтобы быть привлекательной, необходимо иметь в душе частичку порока, тонкий налет зла, полоску греха. По крайней мере, это выступление показало, что у Оливии есть такой потенциал. Некоторые женщины не могут высвободить свое глубинное стремление быть полностью подчиненной, поклоняться богу Эросу, если это не происходит в рамках подлинно любовной связи.

Роман поклялся посвятить оставшуюся жизнь обучению Оливии тем многим формам, которые может принять это поклонение. Были и другие вещи, которые он хотел бы проделать только с ней, много вещей, но в этот момент он был в состоянии думать только об одном.

— Вот так, — подвела итог Оливия. — Брось мне бутылку.

Роман хотел приподняться. Она остановила его поднятыми ладонями.

Роман посмотрел вниз на себя. О Боже! На его брюках, таких узких, образовалась возвышенность, на которую можно было повесить шляпу. Что гораздо хуже: эту возвышенность венчало мокрое пятно.

Он бросил ей бутылку и сложил руки на коленях.

— Пока что ты ведешь себя очень хорошо, — сказала Оливия. — Мне нужно в ванную, чтобы удалить все это сусальное золото, но если ты обещаешь себя вести…

Роман кивнул. Кивнул опять.

Она размазала вазелин на ладони и стала протирать плечо.

— У тебя есть полотенце?

Роман поплелся в ванную, как краб, сжимая свои бедра так, чтобы она ничего не увидела. Когда он вернулся со своим лучшим махровым полотенцем, она уже работала над вторым, мраморным с голубыми прожилками плечом. Она вытерла его досуха, а затем занялась грудью.

Роман боролся с желанием спрятать руки у себя в паху и превратиться в тугой мячик.

Кончики ее пальцев следовали за золотистой спиралью, совершая круговые движения, пока не приблизились к золотому наконечнику.

Роман сжался. Черт побери! До этого он видел множество женских сосков — остроконечных, мягких, размером в половину большого пальца, дрожащих, но он никогда не видел ее.

Затем Оливия переключила внимание на другую грудь.

Роман почувствовал, как у него в ботинках поджались пальцы.

Плоть тряслась и содрогалась, когда она ее сжимала и терла. В этом цвете слоновой кости проступили розовые пятнышки, подобные отметинам, которые появляются после страстной ночи. Затем она дошла до наконечника и опять остановилась.

Оливия намазала маслянистой жидкостью долину между грудями. Жидкость потекла тонкой струйкой вниз. Роман отлично знал, как обнаженная кожа реагирует на ручеек теплого вазелина. Она, должно быть, привычна к таким ощущениям!

Оливия промокнула пупок и сильными круговыми движениями начала тереть мягкую округлость живота. Ладонью она делала круговое движение и нажимала на живот, снова и снова, каждый раз пальцы руки погружались в мягкую, плоскую равнину над выпуклостью ее лобка, выдавливая плоть под тугой край купальника, там, где скрывалось ее женское естество.

Ноги Оливии были напряжены и слегка раздвинуты. С каждым движением ладони вниз все больше маслянистой жидкости проникало за край треугольного кусочка материи, который защищал от глаз Романа самое важное. Каждая капля жидкости делала материю все более и более прозрачной. С каждой каплей она все тесней облегала находящиеся под ней замысловатые контуры тела.

Жидкость ведь стекает вниз по ткани. Роман спрашивал себя, не щекочет ли она ее. Но, вне всякого сомнения, она привыкла смазывать там.

Все следы золотых узоров исчезли, но она не останавливалась. Роман не стал напоминать ей о цели этого самомассажа. Эти легкие и изящные пальцы как будто парили над тем, что Роман желал больше всего на свете, но они на самом деле никогда не прикасались к телу и это было более эротичным проявлением любви к себе, нежели самая смелая мастурбация.

И при всем этом ее лицо было спокойным и отвлеченным.

Наконец она сказала:

— А сейчас будет немножко больно. Есть только один способ проделать это, как будто снимаешь пластырь.

Она отставила бутылочку с вазелином, зажала наконечники между пальцами. Затем она потянула их от себя. Ее груди приподнялись, стали длиннее, изменили форму.

Роман подавил стон.

Оливия сказала:

— Три, два, один! — И при этом она одновременно извивалась и дрожала.

Вот они! Упругие коралловые конусы, розовые как кораллы и твердые как кораллы, они были возбуждены тем, как жестоко с них сорвали клейкую ленту. Если бы только она позволила ему поцеловать их, лизать их, сосать их…

Она налила еще больше жидкого вазелина прямо на каждый из сосков. Блестящая капелька долю секунды висела на кончике ее правого соска, а затем упала на пол.

— Это смягчает, — сказала она, глядя ему прямо в глаза, радуясь его отчаянию, упиваясь его вожделением. Нежными пальцами она втерла вазелин в эти увеличившиеся вершины. Почти играя.

— Ну что же, думаю, на этом хватит, — сказала она, наклоняясь, чтобы поднять плащ. — Я все сделала по справедливости, не так ли? Предоставила обещанное. Не больше, не меньше?