Татьяна Корсакова - Третий ключ

Ему пришлось предпринять определенное усилие, чтобы совладать с нахлынувшими вдруг чувствами. Раздражение, жалость, злость, сожаление и еще что-то особенное, такое, чему не было классификации, что никак не вписывалось в его упорядоченную и размеренную жизнь. Последнее тревожило Михаила особенно сильно. Отчасти из-за этой своей неклассифицируемости, отчасти из-за того, что мешало мыслить здраво и отстраненно.

– Оно не линялое. – Он осторожно высвободился из плена цепких Люсиных пальчиков, обернулся.

Аглаи на прежнем месте не оказалось. Ушла, а платье так и осталось висеть на спинке стула. Это могло означать только одно: Аглая решила не ходить на бал. Плохо, очень плохо. Потому что время уходит, скоро наступит август, а там зарядят дожди, задуют ветра, и раскопки придется отложить на неопределенный срок. Ладно бы раскопки, Михаил не возлагал особых надежд на это бездумное копание в земле, другое плохо – на сближение с Аглаей и шансов, и времени оставалось все меньше и меньше. Да и не выходит никакого особенного сближения, если уж быть до конца честным. Будь на ее месте другая, такая как Даша или Люся, он бы, наверное, проявил настойчивость, но с Аглаей так нельзя, тут нужно осторожно, без нажима, чтобы не обидеть и не сломать ненароком. Вот именно – не сломать, не убить веру в людей. Он же не гад какой, и вообще... Сложно с ней. Временами даже кажется, что она все понимает, догадывается о его истинных мотивах. Или не догадывается, но все равно чувствует что-то неладное, сторонится, ускользает. И для того чтобы уничтожить эту отчужденность, нужно что-то особенное, нереальное. Бал, например...

Михаил догнал Аглаю уже на выходе из парка. Догнал бы и раньше, но она шла очень быстро, почти бежала. На какое-то мгновение он испугался, что она плачет, что придется утешать, говорить что-нибудь глупое и неискреннее, уговаривать вернуться. Оказалось, зря переживал, глаза Аглаи были сухими, а во взгляде читалась невиданная раньше решимость.

– Уже уходишь? – Он поймал ее за руку, хотел было обнять, но передумал, решил, что это лишнее.

– Скоро вечер, – Аглая посмотрела сначала на розовеющее у горизонта небо, потом на Михаила, – мне домой пора.

– А завтра?

– Что – завтра?

– Ты придешь на бал? – Наверное, он спросил это как-то по-особенному, каким-то правильным тоном, потому что Аглая вдруг улыбнулась, и ее по-детски трогательная некрасивость исчезла, уступив место тому, что дед Михаила называл породой. Профиль приобрел чеканную четкость, в наклоне головы появилось едва уловимое, но все же ощутимое превосходство, а во взгляде, устремленном на Михаила, промелькнуло то, что заставило сердце на мгновение замереть.

– Приду. – Даже голос ее теперь звучал иначе: глуше и увереннее. – Конечно, приду. А ты почему спрашиваешь?

Хороший вопрос. Не станешь же рассказывать о своих психологических изысканиях и предположениях. К тому же изыскания на поверку оказались неверны. Эту девочку с редким именем Аглая и профилем античной богини так просто не сломаешь, даже если очень сильно захочешь. А он и не хочет, он другого хочет. И то, неклассифицируемое чувство, которое волновало и раздражало, как-то сразу обрело название, стало ясным и болезненно нереальным.

– Ты забыла платье. – Он сказал первое, что пришло на ум, лишь бы прогнать те, другие мысли, жаркие и нерациональные.

– Оно мне и в самом деле не шло. – Аглая повела плечом. – Не мой цвет.

Михаил хотел было сказать, что такой женщине – впервые за все время знакомства он подумал о ней не как о девочке, а именно как о женщине – пойдет все, что угодно, даже рваная дерюга, но удержался.

– У меня есть платье, которое мне подходит. – Аглая продолжала улыбаться. – Я приду на бал.

– Я зайду за тобой. Можно? – спросил он и сам удивился собственной робости.

– Не нужно, – на долю секунды в ее голосе послышалось сожаление, – Аркадий Борисович обещал дать автобус. Так ведь будет удобнее, правда? На автобусе, а не пешком...

– Да, наверное. То есть наверняка. Главное, что ты придешь.

– Я приду, Миша. Мне очень хочется прийти...

Он провел Аглаю до ворот парка. Хотел проводить до дома, но она отказалась, снова запрокинула голову к небу, туда, где розовая закатная полоса делалась шире и ярче, долго всматривалась во что-то только ей одной видимое, а потом отказалась. Михаил не стал настаивать, довольно и того, что Аглая придет на бал. Он стоял, привалившись спиной к стволу старой липы, и всматривался, как в сгущающихся сумерках медленно тает тонкая девичья фигурка, и лишь когда Аглая совершенно исчезла из виду, вдруг подумал, что с нею ведь можно просто поговорить. Не юлить, не обманывать, а рассказать всю правду и задать тот единственный волнующий его вопрос. Или уже не единственный?..

Осень в этом году выдалась поздней и совсем не холодной. Раньше бывало, в конце октября пруд молодым ледком прихватывало, а нынче еще ни единой снежинки на землю не упало. Впрочем, у меня забот и помимо природных капризов хватало.

Нет, слава богу, не с Оленькой! Супруге моей значительно лучше. До конца лета я, как и обещал Илье Егоровичу, за ней приглядывал. Пару раз случалось, что она из своей комнаты исчезала. И ведь будто подгадывала, когда меня или Ульяну сон сморит. Вот когда приходилось поволноваться, побегать в темноте по парку! Правда, Оленька почти всегда отыскивалась у пруда, босая, с вымоченной сорочкой. Видно, во сне заходила в воду, но далеко не шла. Илья Егорович все удивлялся, как это она от холода не просыпается, а я о другом переживал – чтобы не утонула. А осенью как отрезало. Может, оттого, что вода в пруду сделалась ледяной, может, еще отчего, только Оленька по ночам гулять перестала.

Но, верно, не видать мне покоя. Вчера из пруда вытащили утопленницу. Девчушке всего пятнадцать годков. Отчего она, такая молодая, решила счеты с жизнью свести, не знаю, а спросить не у кого: девочка – круглая сирота, жила при доме, помогала на кухне, дурного за ней никто не знал, впрочем, и жизнью ее особо тоже никто не интересовался. Сделал распоряжения насчет похорон, слугам велел Оленьке ничего не рассказывать. Довольно с нее и так...

В конце месяца ждем сеньора Антонио. Девочки уже в нетерпении, просят, чтобы я у пруда механическую русалку установил, чтобы она хвостом по воде била и песни пела. Спрошу у маэстро, что он скажет на такую просьбу.

Водка не помогала. Люся отставила в сторону наполовину опустевшую бутылку, сползла с дивана на пол, обхватила руками голые коленки, прикрыла на мгновение глаза. На дворе уже давно утро, а она воет белугой и тупо накачивается алкоголем, вместо того чтобы принять единственно верное решение, взять на себя ответственность. Да переодеться, в конце концов!