Евгения Михайлова - Две причины жить

Из машины они вышли, как мирная супружеская чета. Степенно подошли к подъезду. Он пропустил ее вперед. А сам вдруг не столько услышал, сколько затылком почувствовал легкий свист. Оглянулся и увидел: Блондин, нагло улыбаясь, стоит почти вплотную к нему.

Дина стояла у окна в холле клиники и ждала, когда закончится операция. Нужно было приехать на час позже. Это мучение — представлять себе то, что происходит за дверью. Скальпель, беспомощное тело, кровь… Они успели увидеться мельком, но Дина рассмотрела симпатичное и не столько тревожное, сколько суровое и скорбное лицо Тамары. Сергей сказал, что ей много пришлось пережить. Дина поняла, что Сергей как-то участвует в судьбе этой женщины, но интереса проявлять не стала. Она четко ограничила свою сферу деятельности. Я могу помогать выкарабкиваться из болезни в атмосфере заботы и даже защиты. Но не больше.

Закончилось. Дверь операционной открылась: халаты, маски, негромкие голоса, уже знакомое, обескровленное лицо. Поспи, дорогая. С этой минуты мы вместе.

Передача подходила к концу. Виталий Стражников был недоволен. Алиса даже не попыталась сыграть заинтересованность в беседе, интерес к нему, ведущему. Все-таки она слишком надменная. Наверняка еще и потому, что ее муж — главный редактор «Элиты». Самое время обратиться к нему.

— Виктор Петрович, я, как постоянный читатель вашего журнала, хочу прямо здесь и сейчас выразить вам свое недовольство. Я очень давно не читал в нем о своей любимой актрисе, не видел ее чудесных фотографий. Как вы догадались, имя этой актрисы — Алиса Голдовская.

Виктор Петрович не поддержал тона иронического подобострастия. Он ответил раздумчиво, искренне и просто:

— Есть несколько причин. Первая — конечно, ложная скромность. Жену, мол, печатает. Хотя я прекрасно понимаю, что никому не покажется, будто это незаслуженно или в ущерб кому-то. Кого-то я как раз тащу незаслуженно, без особых оснований. Просто в силу дефицита. Пусть простят меня наши герои и читатели. Затем такая причина. Алиса — достаточно скромный человек. Она заставляет себя встречаться с журналистами, фотографами. И последнее: ее, кажется, не устраивает уровень наших материалов об актерах.

— Да, — продолжила Алиса. — Я внутренне сжимаюсь, читая на нескольких страницах описания домов, мебели, любимых блюд, животных, подробностей семейных отношений. И если бы человека, фотографии которого украшают подобный материал, не называли время от времени актером, о его профессии было бы невозможно догадаться.

— Трудно с вами не согласиться, — подхватил Стражников. — Но я помню, что однажды прочитал в «Элите» прекрасный очерк об Алисе. Там был и тонкий анализ творчества, и восхищение личностью.

— Да, — сказал Голдовский. — Это было довольно давно. Одна журналистка написала, Петренко.

— Я помню ее. Она как-то выступала в нашей программе.

Наконец-то все закончилось. К Алисе подошла девушка — отметить пропуск. Какое знакомое лицо. Да это же диктор или ведущая, как их теперь называют. Но насколько же она невзрачнее в жизни! А на экране — почти красавица.

Виктория стояла в прихожей, сжав кулаки. До каких пор это будет продолжаться? Угрозы, оскорбления, насилие! Когда-то ее страстное обожание превратилось в жгучую обиду и ревность, затем переросло в скрытую озлобленность и, наконец, приняло форму навязчивого и вновь такого же страстного желания. Виктория хотела, чтоб он сдох, ее муж…

Князев смотрел в презрительные глаза Блондина и убеждал его, почти гипнотизировал:

— Я все сделал. Я для этого приехал сюда из-за границы. Знал, что ты выходишь. Пойми: открыть тебе счет до отсидки или во время оной — это тебя же подставить. Да и я не был уверен в том, что за мной не следят. Сейчас ты отбыл наказание, я уже живу в другой стране. Мы свободные люди. Я завтра с утра открываю на твое имя счет в надежном банке, а днем ты идешь и снимаешь бабки.

— Так мы, конечно, и сделаем. Только утром я тебя здесь встречу, до места доведу и рядом постою.

— Пожалуйста. Смотри не проспи… Да, раз уж мы с тобой опять встретились, да еще стали неразлучными, может, ты на меня поработаешь по старой памяти?

Светлана издавала какие-то замогильные звуки. Нет, подумал Игорь, так у меня ничего не получится. С такой бабой сама мысль об эрекции абсурдна. Но вот чего ему точно не нужно, так это злить деловых и богатых клиенток, подобных этой.

Он попытался ласково свести воедино ее раскинутые ноги. Страстно зашептал куда-то в шею:

— Господи, Светик, ты меня с ума сводишь! Я так тебя хочу, даже не могу отпустить. Но сейчас сюда начнут ломиться: там клиентка пришла.

Света мычала и плохо соображала. Ему удалось ее посадить в кресло и озабоченно крикнуть в пространство: «Минуточку! Я сейчас».

— Слушай, — к Светлане вернулось сознание, как всегда, слишком трезвое, — ты с Лариской спишь? Скажи, я все равно узнаю. Эта дура мне все расскажет. Она и так всему «Останкино» дает понять.

— Да нет. Ну чего ты сразу — спишь. Просто я не могу ее грубо все время отталкивать, когда она… ты понимаешь.

— А ты отталкивай. Потому что я этого бл…ва не потерплю, понял?

— Конечно, извини, милая, ко мне уже идут. Буду ждать тебя с нетерпением.

Раскладывая свежие салфетки, он краем глаза наблюдал, сколько денег она положила на столик. О! Это Лариска — скупердяйка, которая на их близости норовит выгадать и не платит.

Тамара открыла глаза. Ей сделали операцию. Она опять в этой чудесной комнатке. Как хорошо. У окна стоит девушка. Ее зовут Дина, сиделка. Она, кажется, добрая. Но какая жуткая боль. Тамара застонала. Дина бросилась к ней:

— Сейчас больно, я знаю. Хочешь — покричи немножко, поплачь: многим помогает. У нас есть таблеточки от боли, сестра принесла. Выпей, пожалуйста. Они скоро подействуют. Тебе будет лучше, спокойнее. Ты начнешь засыпать.

Тамара слабо сжала руку Дины: «Говори, пожалуйста».

Алеша родился слабеньким и жалким. Даже сосать и плакать не умел. Но как-то сразу произошло чудесное превращение непонятного красноватого существа в распрекрасного младенца — бело-розового, с золотыми кудрями, ярко-синими глазами и ямочками на щеках. Он был приветлив и весел, охотно ел и сладко спал. Рано научился смешными гримасками приветствовать свою свиту: трех взрослых людей, постоянно околачивающихся возле его кроватки. Маму, папу и прабабушку. Судьба заранее обездолила малыша. Родители Дины погибли в автокатастрофе, когда она еще училась в школе. Дина с бабушкой, чтобы разжалобить и задобрить эту самую судьбу, иногда говорили, как две ненормальные — старая и молодая, — влюбленно глядя на малыша-красавца:

— Какой некрасивый ребенок, совсем худой и бледный, черный, косой, кривой.