Лариса Соболева - Миф о вечной любви

– Мы, может, тебя ревнуем! – снова подал голос Рыбалкин.

– К кому? – буркнула она, косясь на Михайлова.

– Ко всем, кто на тебя посмотрит, – опять нашелся Рыбалкин.

Льстивые слова сказал не тот, от кого хотелось бы их услышать. Санька вдруг позабыла, зачем села в машину, наверное, временный провал в памяти вызван многодневным напряжением, когда внезапно, без ощутимой усталости, требуется минута релаксации. Или пауза, чтобы вдохнуть побольше воздуха и, набравшись заодно веры в себя, ринуться дальше спасать своих близких. Потому она и переключилась на улицы города…

Там, в небольшом проеме окна, пробегал другой мир, чужой, в некоторой степени враждебный, он как бы не соприкасался с теми, кто сидел в салоне автомобиля. Там много людей, так много, что неясно, как они все помещаются в этом городе, чем живут. Неужели на всех хватает работы, воды, воздуха, неба? Неужели все они любят, страдают, радуются? Для Саньки эти люди, мелькавшие за окном и не запоминавшиеся, не имели никакого значения, они – ничто, а она есть. И то, что с нею происходит, видится ей глобальным и несоизмеримо важным, так глубоко чувствовать и переживать не может никто из тех, кто шагает по улицам. Но все они наверняка думают, как и она, в этом люди одинаковы, отличаются друг от друга желаниями, а желания могут никогда не совпадать…

Санька ощутила горячее дыхание на щеке, затем у самого уха раздался тихий голос:

– О чем думает молоденькая девушка, глядя в окно с таким серьезным видом, что это вызывает беспокойство?

– О слове «никогда», – сказала она. – Я все время о нем думаю после того, как сказали, что Глеб не выйдет из тюрьмы никогда . Если Жанна узнает об этом, то ребенок не родится, значит, его не будет никогда . Слово пустое, а заменить собой может всего человека. Как Глеб живет с этим словом? Ты есть, но для тебя уже ничего не будет, потому что над тобой, под тобой, вокруг и везде разместилось « никогда ». Сколько с этим можно прожить? Думаю, недолго, потому что оно тебя убьет.

Черт его знает, что означало молчание в салоне, смутившее Саньку, но она вдруг поняла: сумничала, надо быть скромнее, как внушал дед. Рыбалкин и дал ей понять, что неправильно истолковал смысл ею сказанного, особо подчеркнув последнее слово:

– Ой, чует мое сердце, замуж ты не выйдешь никогда.

– То же самое мне говорил Глеб, – сказала она, обращая в шутку и свои умозаключения, и пророчество Рыбалкина. – Умная я очень, мужчины этого не любят. Так куда мы едем? – наконец вспомнила она.

– К вору, – сообщил Рыбалкин. – Наумыч с Михалычем обратились ко мне, не был ли замечен кто из наших в воровстве? Лично я не слыхал. Но решил поспрашивать ребят – те тоже сказали, что воровства не заметили. Может, брал по мелочи? Мелочь обычно не замечают. А полотенце-то украдено! Я стал думать, к кому бы я обратился, если б мне край как приспичило. Стал всех перебирать. Ну, кто мог, кто? Водители? Даже пацаны, что таксуют, украсть полотенце не согласились бы, мало того, обязательно пристали б с расспросами: зачем, для чего, что за цель? Так ведь? Нужен человек особый, которого легко купить практически даром.

– Неужели нашел? – спросила Санька, подавшись к нему всем телом. – И кто это?

– Зубровка. Больше некому. Она за пол-литра на голове постоит, а два пузыря сунешь, мамой твоей согласится стать. В конце концов, украсть полотенце – не преступление, за него даже условный срок не дадут.

– Она созналась?

– Трое суток ее нет на работе, наверняка в запое, поэтому едем к ней и заставим сознаться. Но я могу сказать и без ее признания: это она.

– Зубровка знает убийцу, она его видела…

Санька не закончила фразу, но за недосказанностью чувствовалась тревога. Лучше не произносить вслух, что пришло ей на ум, а то еще сбудется.

Попав в район частных домов, где натуральными олигархами считались те, у кого дом построен недавно и обязательно из кирпича (в один этаж, конечно), Ваня долго плутал. Дело в том, что район заселялся еще до революции, потом участки делили и делили, отдавая передовикам производства и тем, кто мечтал лет двадцать строить собственное гнездо своими же руками. В результате «гнезд» выросло много, границы между ними перепутались, пока нужный адрес найдешь – заморишься.

Наконец Ваня опустил руку за калитку, нащупал крючок. Войдя в тенистый сад, он двинул по дорожке и заметил женщину, которая вышла из домика с ведром (тяжелым – значит, полным, а это примета: полное ведро к удаче, пустое – к неудаче).

– Извините, мне нужен Олег Клочков, – сказал Ваня, белозубо, широко улыбнувшись. Это чтоб не спугнуть женщину.

– А кто ты? – поинтересовалась она не очень дружелюбно, обычно его внешность белокурого принца подкупает народ, хотя потом он отказывается давать показания.

Ну, и как не признаться? Назовешься другом – вдруг она его мать и друзья сына ей надоели до смерти? Ваня достал удостоверение, раскрыл перед ней:

– Я из полиции, мне нужно кое-что уточнить у Олега…

– Олег! – закричала она. – Олег, к тебе опять легавые пришли!

С боковой стороны раздалось громкое шуршание, Ваня кинулся туда… так и есть! Молодой человек бегом пробирался сквозь густые кусты – в ботанике Иван не силен, названия их не знает – к забору. Сиганул Олег через окно, а секунду спустя, перемахнул через соседский забор.

– Стой! – крикнул Ваня, бросившись вдогонку и припугнув: – Стой, стрелять буду!

Тетка с ведром заверещала на весь район:

– Караул! Грабят! Люди-и-и! Спасите-е-е!

Вот гадина! Ваня преследовал Олега, проявившего недюжинные спортивные способности, с не меньшей скоростью и не меньшими способностями – так ведь не пьет, не курит, не приучили пока на работе. Он настолько быстро перепрыгивал заборчики и карабкался по препятствиям, что местные собаки не поспевали ухватить его за ногу, тем более за мягкое место. Это была его первая погоня, погоня за предполагаемым преступником, ее нельзя проиграть. Видел бы Крайний Ваню, наверняка у следака пропала бы охота распекать оперов.

Вылетели на открытую местность, Олег сбежал вниз к реке, Ваня не отставал, но расстояние между ними не уменьшалось. Догонять очень тяжело, но сложнее убегать – это всем известно. Следует отключить все чувства, бежать, не оглядываясь, как тупая машина, что в принципе невозможно. А с подскакивающим сердцем, оглядываясь и ускоряя бег, отчего быстрее слабеешь, обязательно проиграешь марафон.

Олег споткнулся у самой реки и плашмя рухнул в ил, прикрытый лужей. Этого Ване хватило, чтоб очутиться рядом и рухнуть на парня сверху. Олег не сдавался, пытался сбросить опера, однако тот оказался в более выгодном положении, заломил ему до дикой боли руки и защелкнул наручники. После слез с Олега и, стоя на четвереньках, тяжело пыхтел, восстанавливая дыхание, затем полюбопытствовал: