Кэролайн Макспарен - Доверься мне

Мгновение спустя ее охватил страх. Не потому, что огни снаружи оказались пугающе далеко, а потому, что кто-то мог видеть их. Это как пребывание на сцене. Она обхватила себя руками и отступила.

— Нас никто не увидит, — сказал Рэнди, поняв, что с ней происходит, по телодвижениям, или по настроению, или по обоим этим признакам. — Через эти окна видно только улицу, они непроницаемы для взгляда извне. Джуд Слотер заказывал их для своего дома, и заодно я прихватил немного.

— А ты в это веришь? — Когда он кивнул, она снова подошла к окну и приникла лицом к стеклу. — Снег с дождем пошел. Может, мне поехать домой?

— Может, тебе снять пальто и расслабиться?

Он подошел к большому камину, напоминавшему кирпичную башню, который разделял пространство на жилую зону и столовую с кухней. Значит, где-то в глубине должна находиться еще спальня и ванная комната, догадалась Хелена.

— Газовая печь, — сказал Рэнди, присел на корточки и зажег камин. — Не рискнул заводить настоящую, на поленьях.

Она позволила ему повесить ее пальто на вешалку у двери и увидела, что он оставил ключ в замке — для нее? Если она совсем растеряется, то может отпереть дверь и броситься к лифту. Который она не сумела бы вызвать. Или на лестницу — правда, она не знала, где та находится. Рядом с лифтом?

— Сядь и погрейся. Я приготовлю горячий пунш. Возможно, горячий пунш — это то, что ей нужно. С солидной долей транквилизатора. Трусиха!

Чем она хотела заняться этим вечером? Она опустилась на черный кожаный диван, который просто вопил о том, что его хозяин холостяк, и огляделась. Чисто, но не слишком. Наверное, он заказывал этот интерьер дизайнеру. Никаких полок с книгами. Возможно, книги находятся в спальне.

— Прошу, — сказал Рэнди и сел рядом.

Хелена сделала маленький глоток пунша. Вероятно, напиток несколько крепче, нежели кажется. Еще пара глотков, и она напьется достаточно для того, чтобы у нее отказали тормоза. На самом деле, если она действительно возвращается к норме, еще один стакан пунша — и она запросто окажется распростертой на полу ванной.

— Я стараюсь воспринимать это легко. Не похоже, чтобы это было достойным занятием. — Она поставила бокал на стеклянный кофейный столик. — Ты видишь меня насквозь, но вот кто ты сам?

Он взял ее руку и поднес к губам.

— Сегодня вечером я мужчина, а не коп.

Он наклонился через промежуток, который их разделял, и поцеловал ее. Его губы были такими нежными. Такими теплыми… Она напряглась и отстранилась от него.

— Я так нервничаю, что прямо из платья выскочить готова.

— Ничего не имею против такой одежды: кожа и ничего больше.

Он откинулся на подушку на софе. Жест говорил ей, что она вне зоны его досягаемости — по крайней мере, на эти несколько мгновений.

— Почему такой человек, как ты, стал полицейским? — спросила она так, будто была самоуверенным новичком на чаепитии с интересным гостем в университетском клубе.

Спросила и сразу же устыдилась. Ей захотелось забраться под софу и там умереть.

— Такой, как я? — рассмеялся он.

— О господи, какой дурацкий вопрос.

— Не более дурацкий, чем если бы я спросил, почему ты решила стать преподавателем. Расслабься. Я просто последовал семейной традиции.

Он указал на пунш, который она едва пригубила. Она покачала головой. Опьянение так обманчиво. Нужно проделать это трезвой или не делать вовсе.

— Один из моих предков-копов умер во время эпидемии желтой лихорадки в 1878 году из-за того, что не захотел покинуть Мемфис, как это сделали его товарищи-полицейские.

— Доказывает, что ни одно хорошее дело не остается безнаказанным, — сказала она и отвернулась.

Рэнди наклонился вперед, поставил локти на колени и уставился в огонь.

— Я стараюсь наказывать плохих людей за проступки, вне зависимости, когда они были совершены.

Когда он раскрыл объятия, она охотно нырнула в них. Все произошло естественно, без принуждения. Она действительно хотела его, льнула к нему, и не потому, что так было удобно или что он оказался рядом или мог стать временным вариантом, но потому, что он был мужчиной, настоящим мужчиной.

Она чувствовала себя такой слабой и податливой. Его язык, пахнувший ромом, обежал ее губы, потом их языки встретились и стали поддразнивать друг друга. Сегодня вечером он разденет ее догола в своей постели, нежными прикосновениями, ласками заставит ее проявить ту страсть, отблески которой только иногда пробивались на поверхность.

Когда касалось секса, он не был альтруистом, но сегодня вечером все было для нее. Он взял ее за руку и притянул к себе. Она придвинулась охотно, даже со страстью, приникла к нему и так и пошла за ним через кухню туда, где у него была спальня. На случай того, что она этим вечером приедет к нему, он застелил кровать новой египетской хлопковой простынею — самой дорогой из тех, что смог найти. Он даже чуть сбрызнул белье лавандовым маслом. Этой уловке научила его одна давняя подружка.

Он хотел создать атмосферу свежести, чистоты и покоя. Никакого нажима. Прядка должна чувствовать себя уверенно, так, будто все происходит в иной вселенной, не в той, в которой над ней совершилось насилие.

Но ему не следовало расслабляться. Ему пришлось очень сильно сдерживать себя от того, чтобы просто не сорвать с нее одежду и пройтись по каждому сантиметру ее тела губами, руками и языком — пока она сама не начнет умолять взять ее.

Она ответила на его ласки. Она не отрывалась от его губ, пока он расстегивал «молнию» на ее спине. Ему доставляло удовольствие ощущать шелковистость ткани и шелковую гладкость кожи ее спины по мере того, как «молния» открыла ее до самой талии. Он похолодел, когда она отступила на шаг. Неужели ей не понравилось?

Он поймал ее взгляд, когда платье соскользнуло с плеч и легло вокруг ее ног. Темные глаза Хелены то ли просили о поддержке, то ли умоляли не смотреть на нее.

Поэтому он прикрыл глаза, снова прижал ее к себе и поцеловал, нежно и глубоко. Он почувствовал ее руки у себя на плечах, ее бедра прижимались к нему. Он расстегнул ее лифчик, отбросил и положил ладони на ее грудь. Она судорожно вздохнула и прогнулась, чтобы он мог поцеловать ямку в основании шеи, а потом и ниже, и двигался, пока его язык не достиг сначала одного, а потом другого соска.

Когда он почувствовал, как ее рука спускается по его спине к талии, а потом и ниже, он подхватил ее на руки и положил на постель. На ней были черные кружевные трусики и черные чулки с кружевным верхом до самых бедер.

Как он мог оставаться в здравом уме, далее себя сдерживать? Он выдернул рубашку из брюк, сдернул ее через голову, услыхав при этом, как с треском отскочила пара пуговиц. Он расстегнул ремень, скинул ботинки, стянул шелковые черные носки и отбросил их в темноту, схватился за «молнию» на брюках…