Людмила Бояджиева - Семь цветов страсти

Ей исполнилось семнадцать, на была девственна и упряма. На улице, при встрече со ней, незнакомые, вполне респектабельные господа сворачивали шеи, коллеги Эрика на званых вечерах опускали глаза, дабы не продырявить ими свитер на юной груди, а местный сумасшедший, проживающий на соседней улице и совершающий моцион в ближайший скверик под присмотром медсестры в крылатой шапочке, падал передо Дикси на колени. Вначале Она испугалась, когда прямо на тротуаре к ее чудным новым лаковым лодочкам рухнул лысый бледный господин со сложенными для молитвы руками. Девушка оторопела, отодвигая туфли, а он горячо шептал молитвы. Несчастный пятидесятилетний дебил попросту принял Дикси за Деву Марию, явление которой давно ожидал.

Желание стать актрисой появилось у Дикси также естественно, как стремление нравиться, удивлять, привлекать внимание. Она вовсе не задумывалась о том, есть ли нее талант, просто была уверена, что рано или поздно, станет знаменитостью. Пусть даже пришлось пока поступить в университет и учиться на экономиста, уступая желанию непримиримого Эрика.

От судьбы не уйдешь, особенно, как справедливо заметил господин Девизо, такими ногами. Кто-то заметил красотку в университетской аудитории, показал кому-то, а тот, в свою очередь, нашептал о возможностях пробы на роль в кинофильме. Патриция отстояла интересы дочери и Дикси снималась целый месяц на местной киностудии в молодежной комедии «Королева треф», успев заразиться неизлечимым вирусом славы со всеми сопутствующими симптомами. Грезы о сказочной карьере Мерлин Монро или Элизабет Тейлор преследовали ее во сне и наяву. Она вдруг стала жутко нравиться себе, так что хотелось просто рухнуть перед зеркалом на колени, благодаря судьбу за безмерный подарок. Неизвестно, скольких бедолаг ей пришлось обделить, чтобы украсить свою любимицу драгоценными дарами. Безупречное тело с изюминкой легкой «старомодности» в виде округлых бедер и пышной груди, сочетающихся с на диво тонкой талией, венчала чудесная голова, изготовленная мастером по специальному заказу — с изобретательностью и превеликой щедростью. А кожа! Перламутрово-розовая, легко покрывающаяся загаром редкого золотого оттенка. Тяжелые, крупно-вьющиеся русые волосы падали до лопаток, а смолянисто-черные ресницы мощно густели, обрамляя и затеняя необычную лучистость глаз. Глаз, от которых невозможно было не ахать.

Пару раз, вооружившись увеличительным зеркальцем, она пыталась изучить этот биологический феномен. Недаром же юродивому мерещилась Дева Мария, а все без исключения награждали ее глаза каким-нибудь поэтическим эпитетом, свидетельствующим об их экстраординарности: «фиалковый омут», «незабудковый дурман», «небесная чистота» и так далее, в меру пристрастия к поэтическим банальностям.

На самом деле эффект создавался сочетанием нескольких факторов — действительно необычной синевой радужки, оправленной в бархатисто-черную кайму, и чистой белизной глазного яблока. Все это оптическое устройство в бахроме ресниц, растущих игольчатыми кустиками, выглядело в самом деле впечатляюще. На первых кинопробах гримерши пришли к выводу, что кроме тонировочных теней для век, чудо-глаза девушки ничем уже не улучшишь.

Роль разбитной красотки — соблазнительницы и чертовки, решительным образом изменила жизнь девушки. Она впервые оказалась в центре мужского внимания и неподдельного восхищения всей съемочной группы. Но никто не удостоился внимания Дикси.

…Съемочная группа расположилась в отеле на берегу Женевского озера. Работа подходила к концу, бурно догорали вспыхнувшие на площадке романы. Дикси запиралась в своем номере, презирая себя за то, что оказалась столь похожа на Эрика: эротические развлечения скорее раздражали, чем привлекали ее. Как сильно бы удивился отец, знай он, что к девятнадцати годам ничего более серьезного, чем поцелуи, в сексуальном опыте Дикси не числилось. Она не считала себя ни ханжой, ни холодной — просто все парни, казавшиеся вполне привлекательными издали, при ближайшем рассмотрении не выдерживали конкуренции с созданным ее воображением образом. Это был некий прекрасный герой, соединивший черты экранных звезд с нелепым обаянием ее университетского друга Жана.

Жанни метил в «короли финансов», вернее, в императоры, потому что был мал ростом, черняв и носат, как Наполеон. А кроме того имел совершенно незаурядные способности. Чуть ли не с первого дня знакомства с Дикси в библиотеке, Жан избрал ее своей Прекрасной дамой, обязуясь писать за нее все необходимые учебные работы. В качестве благодарности он просил лишь одно — сорока пяти минутные ночные рандеву по телефону — без пропусков и выходных.

Плата за свободу от ненавистных занятий показалась Дикси чрезмерной, но вскоре она убедилась, что совершила выгодную сделку: работы, выполненные за нее Жаном получали высший бал, а сеансы «телефонного секса» превратились в насущную потребность. Так иронически Жан называл свои невероятно возвышенные монологи, пронизанные рыцарских преклонением и утонченной чувственностью. Объясняясь в любви Дикси, он воображал себя Сирано де Бержераком, прячущим в сумраке уродливое лицо. У Дикси кружилась голова от чарующего голоса, дарящего ей все красоты мировой поэзии, умеющий говорить о чувствах с возвышенной простотой умудренного опытом неотразимого мужчины. Трудно было поверить, что под маской изысканного кавалера скрывается бедняга Жанни, большеголовый уродик, сторонящийся женщин.

Ах, как не хватало голоса Жана, его сердца, его головы мускулистым красавчикам, добивавшимся близости Дикси!

Может она влюбилась? Но в кого? В голос, в фантом, в антологию мировой поэзии? Это ее увлечение, наверно, смог бы понять отец. Если бы поверил… Теперь он воображает свою непутевую дочь участницей немыслимых оргий, устраиваемых «богемой», а она сидит взаперти, в своем номере, не испытывая ни малейшей тяги к плотским утехам.

Режиссер Курт Санси проявил активность в ухаживаниях за созданной им звездой, не сомневаясь в успехе. Но бедолага пал жертвой предумышленного злодейства: Дикси избрала Курта орудием уничтожения своей невинности. Во-первых, потому, что не испытывала к нему никаких чувств кроме дружеского расположения, а во-вторых, именно такой вариант был бы, наверно, особенно противен занудному папочке. Дикси надоело быть оболганной девственницей — уж слишком устаревшее амплуа. Бедняга Санси, подвернувшийся под руку, позеленел от страха. Ошеломленный девственностью столь развитой крошки, он тыкал ей под нос гостиничную простыню со следами небольшого кровопролития: «Что, что, скажи на милость, мне теперь с этим делать? Никаких детей от тебя я не признаю!» Дикси насмешливо молчала, а он долго и нервно говорил что-то о ее ловкости, желании «положить на него лапу» и, наконец, категорически отрезал: «Я женат и обожаю своих парней». «Не волнуйся, я не собираюсь рожать и вообще не имею на тебя никаких видов. Так было надо. Плюнь и забудь», — одеваясь у казенного трюмо успокоила своего первого мужчину Дикси каким-то чужим, опытным голосом. Секс с Куртом ее совсем не вдохновил. После того, как первый любовник в смятении бежал, наговорив кучу обидный глупостей, Дикси чуть ли не час простояла под душем, а потом вытащила из вазы принесенную Куртом охапку алых, возмутительно интимных и неуместных в этом фарсовом свидании роз.