Сергей Пономаренко - Ведьмин пасьянс

Но разве можно считать во время объявленного «джихада» человеком «неверного», одного из оккупантов, наводнивших страну?

Антон перестал слышать все звуки — мир превратился в немой кинематограф. Потеряло значение все, что не касалось его и волка. Теперь он ощущал себя таким же хищником, как и тот, который все выше и выше продвигался по его груди, пока единственной защитой Антона не оказалась левая рука в пасти зверя, окровавленная в районе локтя, — боли не чувствовал, словно рука была чужой. Издав звериный рык, умноживший многократно силы, Антон сбросил с себя волка и сумел подняться на ноги, но зверь не выпускал его руку, сжав намертво челюсти и мотая головой из стороны в сторону, словно стремясь оторвать руку.

Но теперь уже человек пошел в атаку — сбил своим весом с ног четвероногого и навалился сверху. Волк разжал челюсти, освобождая покалеченную руку, которая теперь ему мешала, и стал извиваться, пытаясь вырваться. Но человек не стал отдергивать руку, а, наоборот, немного вдвинув ее в пасть, ухватился за язык хищника, горячий и шершавый, как терка, скользкий от слюны. И тут хищник почувствовал себя жертвой, почувствовал свою беспомощность перед другой, более могучей силой. А человек-зверь заревел, торжествуя в предчувствии близкой победы. Он попытался, приподнявшись, раздавить горло волка локтем правой руки, но тому в результате удалось сбросить с себя врага. Он оказался на четырех лапах, но все равно был беспомощным из-за руки, крепко держащей язык у самого основания, — это мешало дышать и не давало волку сжать челюсти. Человек-зверь не слышал доносившихся из-за ограды возмущенных воплей людей, поставивших на победу волка. Только один из ниx предугадал победу человека.

Вскоре волка вновь подмял под себя человек-зверь, который, не имея другой возможности, зубами рвал его горло, сплевывая шерсть, пока соленая жидкость не хлынула ему в рот.

Когда он поднялся с неподвижного тела волка, вид его был ужасен: лицо, тело, клочья одежды — все было перепачкано кровью. Он смотрел на возбужденную толпу за оградой и ревел по-звериному. Никто из присутствующих не рискнул зайти к нему за ограду, так что теперь он вызывал ужас более сильный, чем поверженный волк у его ног.

— Его надо убить! Он убил гурга, он сам человек-волк! Он оборотень! — требовала толпа у Абдуллы.

— Нет, благодаря ему И Аллаху я заработал на вас афгани! — Абдулла рассмеялся, ибо единственным, кто поставил на победу человека, был он. — А он в самом деле гург! — Абдулла указал на татуировку на предплечье Антона, видневшуюся из-под надорванного рукава, и толпа смирилась, ибо здесь полновластным хозяином, дарующим жизнь и обрекающим на смерть, был он.

— Оставьте его здесь, думаю, он скоро успокоится, и не спускайте с него глаз — ограда неприступна для волка, но не для человека.

Антон пришел в себя от боли в левой руке и увидел, что он находится в пустой комнате с глинобитным полом. Он был жив, левая рука, разрывающаяся ужасной болью, была плотно забинтована. У него также болела голова и ныло от усталости тело. Последнее, что он помнил о вчерашней схватке, — это как волк опрокинул его наземь, пытаясь схватить за горло, и только чудо могло ему помочь.

«Неужели Абдулла пожалел меня? Странно, не думал, что могу рассчитывать на его жалость».

Вскоре открылась дверь, и его вывели наружу. Антон понял, что находился в сарайчике, где обычно афганцы держали животных. К его удивлению, сопровождающие, два хмурых молчаливых афганца, отвели его за пределы кишлака и дали помыться в горном ручье, ниспадающем с выступа скалы в виде небольшого водопада. Утренний ветерок и ледяная вода вызвали легкую дрожь-озноб, но поднимающееся из-за гор солнце вскоре согрело его своими лучами. Антон почувствовал себя почти счастливым, обретя бодрость в теле, сбросив вместе с грязью и засохшей кровью хроническую усталость, не оставлявшую его со дня пленения. Даже тупая боль в раненой руке, обмотанной намокшими бинтами, не особенно его донимала. Они вновь вернулись в кишлак и подошли к дому-крепости, где за дувалом их встретил Абдулла со своим телохранителем Азизуллой.

Абдулла подошел к Антону и заглянул ему в глаза. Антон вздрогнул, ему показалось, что на него смотрит сама СМЕРТЬ.

— Ты сильный. Я люблю сильных. Чего ты хочешь?

— Свободу. Азад. Вернуться домой.

— Этого не проси. Может, хочешь чего-нибудь съесть? Курить тоже не проси — Коран запрещает.

— Сладкого хочется. Сгущенки бы.

Абдулла открыл дверь в дом и что-то крикнул на своем языке.

«Похоже, он решил выполнить последнюю волю осужденного на смерть».

Странно, но он больше не чувствовал страха в ожидании последних мгновений жизни.

Вскоре из дома вышла черноволосая девушка в платке и длинном свободном платье, которое, впрочем, при движении обрисовывало изгибы ее тела.

Она протянула ему миску, в которой лежали большой кусок халвы, немного сушеного урюка и миндаля. Все время, пока находился в рабстве, он мечтал поесть чего-нибудь сладкого, а теперь, увидев девушку, не мог отвести от неё взгляд. У нее было характерное для здешних женщин продолговатое лицо с небольшим носиком, прекрасного оттенка слегка смуглая кожа, на щеках рдел легкий румянец цвета персика. Она было воплощением молодости, здоровья и красоты.

— Бери! Не бойся — я даю! — услышал он голос Абдуллы, сразу пришел в себя и взял из рук девушки миску, пряча глаза.

— Ты заслужил! Чего еще хочешь?

— Свежие белые простыни… — вырвалось у Антона.

Абдулла рассмеялся и вместе с девушкой вернулся в дом, а пленника вновь отвели в сарай, с миской в руках. Он понял, что казнь отменяется.

— Что я такое совершил, чем заслужил щедрость Абдуллы? — вслух задал он себе вопрос, прежде чем отведать лакомство.

Анвар, ставший его конвоиром после смерти Нуруллы, незамедлительно просветил его.

— Ты гурга загрыз! Клянусь Аллахом! На это способен только оборотень! Теперь ты сам Гург — так тебя прозвал Абдулла!

— Так я победил волка? — удивился Антон. — Я ничего не помню… Последнее мое воспоминание — это как я упал на землю, а смрадная, брызжущая слюной пасть все приближалась к моему лицу…

— Слушай, у тебя ведь есть татуировка гурга. Может, ты в самом деле оборотень? — Анвар выжидающе смотрел на него.

Антон хотел было согласиться с этим, чтобы внушить страх охраннику, но удержался — в положении пленника следовало быть незаметным, ничем не выделяться. А признать, что ты чем-нибудь необычен, — значит спровоцировать поработителей на непредсказуемые действия, скорее всего, с печальным исходом для себя.

— Нет, Анвар. Татуировка — это баловство, здесь многие ее делают.

Афганец злобно посмотрел на пленника и что-то сказал на фарси, Антон понял по интонации, что это было ругательство, а затем афганец добавил по-русски: