Анита Шрив - Роковая связь

Сайлас был настоящим тружеником. Однажды, когда Анна и Оуэн уехали в Канаду выбирать очередную племенную овцу, ему пришлось без чьей-либо помощи принимать роды у свиноматки. Четырнадцать поросят! Анна и Оуэн не ожидали, что это произойдет так скоро, иначе они ни за что не оставили бы Сайласа одного. Было очень холодно, шел снег с дождем; Сайлас позвонил Оуэну и спросил: «Что я должен делать?» Оуэн сказал ему: «Принимай поросят и следи за тем, чтобы свинья их не раздавила». Оуэн в этот момент представил себе Сайласа, стоящего на коленях возле свиньи. Он ловит этих скользких крошечных поросят, а свинья пытается его укусить… Ему тогда было всего шестнадцать. И без того злобная свинья во время родов превратилась в форменную фурию. Сайласу удалось спасти двенадцать из четырнадцати поросят, что было отличным уловом. Когда Оуэнс Анной вернулись домой, они обнаружили Сайласа в хлеву, перепачканного навозом и кровью и с улыбкой от уха до уха. Оуэну было знакомо чувство, которое испытывал тогда его сын.

Сайлас унаследовал черты Оуэна, только на лице Сайласа они выглядели как-то иначе. Оуэн и Анна воспитали его хорошо. Спросите кого угодно в городе, они подтвердят.

Оуэн точно не знал, как все произошло, но у него было на этот счет свое мнение. Он не был уверен, что следует во всем винить девушку, но иногда ему очень хотелось поступить именно так.

Все это Оуэн сообщил юной аспирантке из Вермонтского университета. Стройная рыжеволосая женщина вела себя очень деликатно и в душу к нему не лезла. Она просто слушала. Он и сам не знает, почему согласился с ней встретиться. Наверное, ему хотелось выговориться, а Анна, его жена, больше ничего не хотела слушать.

Я такая… Ну, если, скажем, кто-нибудь меня только тронет, то я и убить могу. У меня совсем не осталось денег. Ты не одолжишь мне доллар? Мне нужно… Нет, здесь ничего нет. Только куча мелочи. Я сменила имя. Сама его придумала. Раньше у меня было другое имя, но «Сиенна» мне нравится больше. Я получила психологическую травму. Мне пришлось ходить к психотерапевту. Думала, это никогда не закончится. Но я смогла оставить все позади и начать новую жизнь. Я не вспоминаю о том, что случилось в Вермонте, в том смысле, что… Ну, я не знаю. В том инциденте я была жертвой. Когда-нибудь я напишу об этом книгу. Мне было четырнадцать, почти пятнадцать. У тебя есть карандаш? Мне нужно доделать математику, а то у меня скоро урок. Ты хочешь встретиться в городе? Знаю одно местечко. Я пропустила целый год. Ненавижу эту блузку! Ненавижу фиолетовый цвет! Просто… Ну, я не знаю. У меня сейчас, типа, все нормально. Мама говорит: «Забудь об этом, как будто ничего не было». Ты хочешь знать почему? Это вопрос не ко мне. Это ты у них спроси, почему. Ты любишь «Старбакс»? Мы могли бы там посидеть. Мне здесь реально не по себе. Если моя соседка тебя здесь застанет, она мне плешь проест. Мне кажется, я не обязана отвечать на твои вопросы, как ты считаешь? Эту школу называют школой повторного шанса. Тут многие пытаются забыть о своей прошлой жизни. Ну, там, типа, о наркотиках, и все такое. Слушай, я и правда с утра ничего не ела. Утром в меня просто ничего не лезет, и если я пропускаю Ленч или съедаю один йогурт, то потом на обед могу есть все, что захочу. Я так рада, что уехала из Вермонта! Когда мы впервые подлетали к Хьюстону, [7] Город в юго-восточной части штата Техас, в 30 км от Мексиканского залива, с которым он соединен каналом. я увидела холмы. Они были волнистыми и напоминали складки зеленого бархата. Я смотрела на улицы, спортивные площадки, бейсбольные поля, и над всем этим плыли белые облака. Еще там, внизу, были мутно-зеленые ручьи. И я сказала себе: «Тут я начну новую жизнь. Я стану, скажем, Сиенной. И я буду тем, кем захочу». Я смотрела на эти большущие дома, к которым вели белые подъездные дорожки; они извивались, как змеи, и возле всех домов были бассейны. Я пыталась рассмотреть оттуда школу. Наверное, у меня это получилось, потому что я увидела что-то вроде церкви, и вокруг все было зеленым, а не коричневым. Тут почти вся земля коричневая. И все такие религиозные. В Авери мы ходили в часовню раз в неделю, во вторник утром, на общешкольное собрание. Здесь в церковь ходят каждое утро, молятся и поют гимны, и это не комплимент. Я пять недель не была в школе, а потом пошла, но всего на пару дней. Все на меня пялились, а кое-кто еще и угрожал… Они угрожали мне? Как будто это я была во всем виновата. Мне кажется, эта школа должна быть самой дорогой частной школой во всей стране. За школу второго шанса нужно заставлять платить больше. Общественные работы у нас проходят на старом ранчо. Там будет лагерь для детей из неимущих семей. В Хьюстоне много преступных шаек. Мои родители по-прежнему вместе. Эта история их объединила. Даже забавно. У моей соседки в голове полный отстой. Она считает себя такой… Ее будильник начинает пищать на целый час раньше — бип, бип, бип… бип, бип, бип… бип, бип, бип… Это чтобы она успела помолиться. Ты никогда не пыталась спать в комнате, в которой кто-то громко молится?

Здесь все помешаны на футболе. Мне хочется… Когда я выберусь отсюда… Мне хочется жить в одном из таких домов, как те, над которыми я пролетала, с белыми цементами дорожками и бассейном за домом. Или я стану певицей, вроде Джей Ло. Я просто подумала, что я могла бы прославиться как Сиенна, а фамилия ни к чему.

Скандал, разразившийся в январе 2006 года, сломал не одну жизнь, в том числе и жизнь Майка, если только жизнь можно сломать вот так, в один момент. Сам Майк считал распад личности процессом длительным, постепенным. Некая аспирантка из университета штата Вермонт прислала ему письмо. Она хотела побеседовать с Майком об этом скандале в рамках исследовательского проекта на тему «Алкоголь и поведение мальчиков-подростков в старших классах средней школы». Майк намеревался проигнорировать ее просьбу, но она пробудила в нем желание доверить все случившееся бумаге. Он и сам толком не знал, зачем ему это нужно. Возможно, он хотел рассказать эту историю без искажений и преувеличений, повсеместно допущенных прессой. Но основной побудительный мотив он и сам не очень хорошо осознавал, хотя временами его посещали удивительно яркие вспышки-озарения. В эти моменты он отдавал себе отчет в том, что и сам еще далек от понимания событий, которые он собрался описывать, и надеялся, что подобные озарения помогут ему разобраться, почему каждый из участников действовал так, а не иначе, и в особенности — понять причины своих собственных поступков.

Майк вернулся в Вермонт после добровольной двадцати — двухмесячной ссылки. Разумеется, не в тот городишко, где по-прежнему находилась школа, а в деревушку, расположенную на сорок миль южнее, довольно милую, но совершенно безликую. Эта Мекка для туристов и отпускников могла похвастать прекрасными гостиницами, отличными ресторанами и процветающим книжным магазином, а несколь к о в стороне от оживленного центра располагался целый квартал элитного жилья, сдаваемого в аренду. Все здесь подразумевало определенную степень анонимности, а это состояние Майк теперь ценил превыше всего на свете. Если бы он выбрал деревушку поинтереснее, он тут же привлек бы всеобщее внимание. С таким же успехом он мог бы разгуливать по улицам с надписью «чужак» на спине. Но в этом туристическом городке он мог быть кем угодно. Никому не было дела до того, кто он, откуда и зачем явился. Он вполне мог приехать из Балтимора, Провиденса или Нью-Йорка. В этот городишко съезжались не только ценители красивых ландшафтов и пенсионеры. Скидки в местных магазинах привлекали любителей дешевой одежды от известных европейских дизайнеров. Здесь Майк мог прогуливаться по успевшим прославиться мраморным тротуарам (в зимнее время густо посыпанным солью), иногда останавливаясь, чтобы полюбоваться домами, построенными еще в девятнадцатом веке, в твердой уверенности, что никто не обращает на него ни малейшего внимания. Всегда существовала возможность, что его кто-нибудь узнает, поскольку сразу после скандала его несколько раз приглашали на телевидение. Правда, в его невысокой фигуре не было ничего выдающегося, а его некогда белокурые волосы были теперь выкрашены в светло-каштановый цвет. Но была у него и запоминающаяся черта — глубоко посаженные синие глаза. Его можно было принять либо за риэлтора, знававшего лучшие времена, либо за директора частной школы, кем он и был на протяжении почти двенадцати лет.