Галина Лифшиц - Тот, кто подводит черту

Но другой голос внутри сказал: «А почему же ты тогда, говоря о Саше своим знакомым, первым делом вспоминаешь Афган и его тогдашнюю доблесть? Значит, для тебя тот рассказ был вехой. Ты хочешь других поразить тем, чем была сама поражена».

Да! И это правда. Эта история – безусловный Сашин козырь. Она полностью меняет его облик. Отбрось ее, что останется?

Незначительная внешность, нечистая кожа.

Что-то такое злобное советовала ей Катя, связанное с Сашиным лицом?

Ломброзо почитать про лица преступников, ни больше ни меньше.

Нет, ну это уж слишком. Не надо все разрушать и топтать. Не надо невинную мальчишескую выходку возводить в преступление.

Она подумала, не поговорить ли с Сашей, чтоб выяснить до конца всю эту ерунду с Афганистаном. Потом решила: нет! Ни за что! Даже она чувствовала себя униженной и раздавленной, когда Ренат разоблачил его байки. Каково будет Саше? Он запросто может уйти и не вернуться. Останется она тогда одна, кому-то легче от этого станет? Ей самой уж точно не станет. Вот сейчас – лежит без сна, мерзнет, боится. Хотя знает, что муж скоро-скоро приедет и обнимет. А быть постоянно и безнадежно одной – это испытание не по ней.

Все! Точка! Надо перестать думать на эту тему. Уснуть.

Вместо долгожданного сна подлая память подсунула давно, казалось бы, забытый эпизод.

Сколько же ей тогда было? Пятнадцать, кажется. Вроде училась она уже в училище, не в школе. Пришла домой, как всегда, голодная, дрожащая, а тут тетя чего-то подошла, к счастью. Котлеты принесла, еще теплые. Картошку в мундире, укутанную в полотенчико.

Как же пахла та картошечка! Сейчас таких запахов не осталось больше! Леся от голода и стесняться перестала, набросилась на котлеты, как зверь. Руками в рот запихивала.

Тетя жалостливо смотрела, сокрушалась:

– Ты ж моя сиротинушка! Оголодала, бедная! Да я б хоть каждый день тебя кормила, а как? Через всю Москву с кастрюльками не наездишься, а у тебя готовить не могу. Хоть режь! Мама твоя так перед глазами и стоит. У меня сердце начинает колотиться, не остановишь. Ешь-ешь, не слушай! Это я так, про себя. Бормочу по-старчески.

В самый момент несказанного наслаждения едой домашнего приготовления раздался протяжный звонок в дверь. Так обычно звонили официальные лица, пришедшие надзирать за ее детским счастьем и изобилием.

Леся вообще верила в сформулированную ею лично примету: звонят в дверь или по телефону, когда голодный человек ест, обычно очень нехорошие люди. Но не открывать было нельзя: хуже потом задолбают.

С другой стороны, хорошо, что именно сейчас пришли, увидят, что у ребенка на столе полноценный обед, опекун рядом, быстрее отвяжутся.

Леся открыла. На пороге стояла целая делегация. Несколько крупных женщин с глазами танкистов, цепко смотрящих сквозь щель в броне на подлежащего уничтожению противника. Мужчины им под стать. Группу возглавлял бородатый осанистый богатырь.

– Делегаты комиссии многодетных семей, – представился он. – Разрешите пройти.

Леся недоуменно пожала плечами, но впустила делегатов в дом. Им-то что тут надо? Тоже заботиться пришли о сироте?

Перестройка шла полным ходом, делегатов, депутатов, комиссий было хоть пруд пруди, разобраться в их назначении не представлялось возможным. Казалось, взрослые люди с азартом ринулись играть в недоигранные детские игры: кто в войну, кто в дочки-матери, кто в казаков-разбойников, а кто и в Тимура со своей командой. Главное, в это все не вникать.

– Мы пришли осмотреть квартиру, – объявил предводитель многодетных.

– Зачем? – догадалась спросить Леся.

– Осматриваем квартиры для заселения. Вот у нас список из ЖЭКа. В этом доме каждая вторая квартира практически пустует.

Леся смотрела недоуменно.

– Моя не пустует. Я здесь живу.

– Я сказал: практически. В квартирах по сто, а то и сто двадцать метров живут престарелые пенсионеры. Один в такой квартире!

– Я не престарелая! – отказалась Леся.

– Сиротам место в детдомах, – вставила веское слово женщина-танк.

– Подожди, – осадил ее главный. – Мы на собрании многодетных семей района постановили выселить жильцов с излишками площади на меньшую площадь.

– Нам детей растить надо! Им условия нужны! – выстрелил танк.

– Ну и растите, – согласилась Леся, – создавайте условия.

– Мы списки составили, кого в какую квартиру заселять и кто из какой квартиры куда переселиться должен. В эту квартиру переедет вот – Тамара Петровна. Она должна осмотреть и согласиться с условиями. Если она согласна, начнем процесс выселения.

«Это конец! – подумала Леся. – Вот и все. Не стало родителей, не будет родного дома. Я в этом мире лишняя. Тут надо детей растить, а я…»

– Вы меня хотите выселить? – спросила Леся у тетки.

– Так надо. Так комиссия постановила, – беспомощно развел руками бородач. – Мы демократическое общество. У нас в основе решений лежат гласность и консенсус.

– А мне тогда куда?

– Пока в детский дом! Это противоестественно, когда подросток проживает один. Квартира скоро превратится в притон, если уже не превратилась, – доверительно пояснял демократ. – А потом, после детдома, вам государство предоставит положенную жилплощадь. Без излишков. Тамара Петровна, проходите, смотрите. Комнаты, места общего пользования, куда окна выходят. И помечайте все. Если не понравится, будем показывать Вере Михайловне Подкопаевой.

– У Тамары Петровны четверо несовершеннолетних детей, – пояснил поборник консенсуса, – а у Подкопаевых трое. Может, им лучше подойдет этот вариант.

Все это был такой странный бред, что Леся не могла пошевелиться. Комиссия? Постановили?

– Я те щас пройду! – раздался голос за ее спиной. – Я те так пройду, что твои многодетные детки сиротами останутся. Или за тобой, калекой, сорок лет ходить будут, сраки из-под тебя выгребать!!!

Леся даже не сразу догадалась, что эту дикую речевку выкрикивает ее усталая тетя.

Она с опаской оглянулась. Картина вырисовывалась следующая.

Невысокая в обычной жизни тетя каким-то непонятным образом возвышалась перед делегацией в позе Матери-Родины на Мамаевом кургане. В поднятой правой руке она держала непонятную бутыль зеленого стекла с торчащей из горлышка пробкой. В левой, опущенной, пыхтел только что вскипевший чайник. Тетя казалась гранитной, а чайник и особенно бутыль – живыми и опасными.

– Ну, подходи, кто смелый, по одному: слева кипяток, справа – серная кислота. Лесенька, деточка, встань-ка рядом, пробку вынешь, когда я велю.

Слова «Лесенька, деточка» прозвучали так, что Лесе захотелось спрятаться куда подальше и год не показываться.

В рядах хорошо расплодившихся членов комиссии возникло замешательство.