Сюзан Айзекс - После всех этих лет

И не увидела. По крайней мере, ничего примечательного. Казалось, что парень с рулеткой просто тянул время. Лесная полоса не могла дать ключа к разгадке, поскольку почти все, кто играл в теннис со Стефани Тиллотсон или ее мужем Картером, парковали свои машины именно там — оттуда до корта было ближе, чем от дома. Как утверждает Стефани, которая по праву рождения знает все, владельцы имений на северном побережье убеждены, что если из дома слышен звук удара мяча о ракетку, корт находится слишком близко. Я еще раз настроила бинокль. То, что я сначала приняла за черный ящик кабельного телевидения, оказалось крылом автомобиля. Спортивного автомобиля. Я бросилась в ванную, чтобы лучше разглядеть его. Это оказалась машина: низкая, с аэродинамической коррекцией, черная, похожая на равнобедренный треугольник. Хотя я совершенно не разбираюсь в спортивных машинах, это, по-моему, был «ламборгини дьябло». Ричи признался однажды, что находится за пределами возможного. «Покупка такой машины морально не оправдана, — говорил он. — В высшей степени возмутительная цена — 239 тысяч долларов». Может, он все-таки решился?

Спускаясь по большой, отделанной мрамором лестнице, я услышала шарканье внизу. Я перегнулась через перила и увидела двух медицинских экспертов, вывозивших то, что раньше было моим мужем, завернутого так, чтобы поместить его в мешок для трупов. Человек в полицейской форме выскочил вперед, чтобы открыть дверь. В детективных фильмах подобные мешки всегда хорошо сшиты, тонкая молния издает скрипучий, усиленный звуковым сопровождением шум. Но так в Голливуде. А здесь Лонг-Айленд. С моего места не было видно никаких молний. Похоже, полицейское управление округа Нассау пользовалось огромными безо всяких молний мешками. Ричи был бы возмущен. Столь жалкий уход такого респектабельного мужчины! Полицейский продолжал наблюдать, как команда медицинских экспертов укладывала труп в машину скорой помощи. Я вытянула шею. Задние дверцы машины были открыты, готовые принять тело.

Я прищурилась. Что-то знакомое… чуть в стороне от желтой ленты, огораживавшей место преступления. Солнечные зеркальные очки, обтянутые черными брюками ноги, черная куртка и черная мотоциклетная шапочка. Маделейн Берковиц. Она сказала Касс, что собирается домой, но осталась и наблюдала за последними мгновениями пребывания Ричи Мейерса в Галле Хэвен. Она вздрогнула, услышав хлопок дверей скорой помощи, повернулась и быстро пошла по аллее, разбрасывая ногами гравий.

Зазвонил телефон.

— Привет, — услышала я.

Конечно, это Алекс. Он никогда не скажет: «Здравствуй, мама» или «Ты оставила срочное сообщение. Я волнуюсь. Скажи скорей, что случилось?».

— Алекс? — спросила я, хотя сомнений не было — его голос, глубокий баритон с легкой хрипотцой. Голос великого певца рок-н-ролла. Если он когда-нибудь станет знаменитым, то поклонники, включив радио и услышав только одну ноту, скажут; «Алекс Мейерс».

— Что «лучилось?

— Где ты, черт побери, был? Уже восемь утра. Тишина.

— Алекс, послушай, случилось нечто ужасное.

— Что?

— Не что, а с кем. С твоим отцом.

— И что? — поинтересовался Алекс с таким равнодушием, как посетитель второразрядного ресторана интересуется набором дежурных блюд: сердечный приступ, автомобильная авария, дорожное происшествие.

Отношения между Алексом и Ричи были довольно натянутыми еще со школы. Однажды полиция привезла. Алекса домой в три утра омерзительно пьяным. Ричи накричал на него. Алекс ответил тем, что забрал свое постельное белье, игрушки, свитера, спасательную лестницу из-под кровати и стал проводить свое свободное время с Денни Ризом, бас-гитаристом, баловавшимся наркотиками, и другими ребятами из его ансамбля. Мы узнали о его выходке утром, после сильного ночного ливня, когда наша экономка показала грязные следы на его подоконнике. Тогда Ричи установил датчики на окнах Алекса — теперь при открывании их раздавался душераздирающий сигнал тревоги. Алекс ответил тем, что изобрел магнитное устройство, способное обмануть датчики.

Было удивительно, что он не только окончил школу, но и был принят в Массачусетский университет на три испытательных срока. Алекс считал, что третий срок — величайшая несправедливость. Чтобы находиться среди студентов, он оставил Амхерст и снял комнату недалеко от Кембриджа. Затем он отправил старосте студентов записку, что берет отпуск, и позвонил отцу, заявив, что намерен посвятить все свое время музыке. Ричи выразил свое отношение к этому сообщению тем, что аннулировал карточку Американ Экспресс, которой пользовался Алекс. В ответ Алекс украл или, как он говорил, «одолжил» пластиковую карточку Ричи и записал на его счет стоимость нового усилителя и обед в бостонском ресторане с двухсотпятидесятидолларовой бутылкой «Шато Маржо», хотя с детства предпочитал спиртному прохладительные напитки, типа Строберри Спиттл. Ричи отправил ему официальное письмо с ультиматумом: если Алекс не остепенится, он порвет с ним, не оставив ему ни цента.

Я рассказала Алексу, что случилось с отцом. Ни «Боже!», ни даже вздоха.

— Хочу, чтобы ты приехал домой как можно скорее, — сказала я.

Молчание.

— Алекс, я хочу, чтобы ты приехал домой сегодня.

Никакого ответа.

— Ты понял?

— Да-а.

— Перевести тебе деньги, чтобы ты приехал?

— Нет.

— У тебя хватит денег на билет в оба конца?

— Да. Но сначала мне надо вернуться в Бостон.

— А где же ты сейчас?

— Где? В Нью-Гемпшире.

— Там у тебя дела?

Молчание.

— Приезжай домой, по возможности… — я не докончила фразу.

Алекс положил трубку.

К кому я могла обратиться? Все лето я читала разные справочники, как пережить развод. Во всех звучала одна и та же здравая мысль: вы должны твердо стоять на ногах. Но с тех пор, как мне исполнилось двадцать два, я не знала, что это такое. Ричи всегда заботился обо мне: общественная жизнь, семейная жизнь, интимная жизнь, финансовое благополучие. Он был единственным, кому я раз в году сообщала, что с моей маммограммой все в порядке.

Во всех справочниках говорилось одно и то же: тогда я была собственностью — теперь же, когда я стала ничьей, у меня исчезло чувство уверенности. Даже после того, как Ричи ушел, если случалась какая-нибудь неприятность на фондовой бирже или с маммограммой, я звонила ему, и казалось, что все неприятности с разводом отходили на второй план. Я понимала, что в своем офисе, высоко над Грейси-Сквер, он, вероятно, вращает глазами и утомленно говорит Джессике: «Рози». Она же сидит у него на коленях, одобрительно кивает и целует его, пока он со мной разговаривает. В конце концов, он помогал мне — больше этого не будет. Он поручил заняться мной тридцатидвухлетнему выпускнику Медицинского колледжа в Вартоне, но сейчас мне надо, чтобы мною занимался штат целой больницы. Этой женщине надо помочь! Сделайте же что-нибудь!