Элли Картер - Я бы сказала, что люблю...

Если вас волнует, что кто-то слишком хорош для вас, рекомендую покопаться в его мусоре. Правда. После этого уже никто не кажется вам недостижимым идеалом. К тому же, если мистер Соломон прав, то здесь должны быть все ответы, которых мне так отчаянно не хватало.

Почему он предложил пойти со мной (якобы) за кофтой для мамы, а потом сказал своему другу, что я никто? Есть ли у него девушка? А может, он заговорил тот разговор со мной на улице, чтобы выиграть в одном из дурацких пари, которые показывают в фильмах про подростков? Я весь год живу в особняке с одними девчонками, а лето провожу на ранчо в Небраске, но и там и там есть возможность смотреть кино, где к невзрачным девчонкам (вроде меня) подходят красавцы-парни (вроде Джоша).

Правда, те парни не такие, как Джош, — в таком мнении я утверждалась, все более зарываясь в его мусор. Парни из фильмов не стали бы помогать младшей сестре-четверокласснице с одой в честь Амелии Эрхарт (Академия Галлахер, выпуск 1915 года) и не стали бы писать такие записки:

Мам, Дилан сказал, его мама подвезет меня после экскурсии, так что не жди моего звонка. Люблю, Джош.

Он говорит маме, что любит ее. Как вам такое? Я к тому, что в фильмах парни — с толстыми ремнями и невзрачными девушками (которые на самом деле никакие не невзрачные, а просто недоукомлектованы аксессуарами) — никогда не оставляют мамам такие добрые и нежные записки. И еще. Парни, которые оставляют добрые и нежные записки мамам, вырастают в мужчин, которые пишут добрые и нежные послания своим любимым. Я не удержалась и представила, как получу однажды подобную записку…

Дорогая, возможно, я задержусь на работе и опоздаю к твоему возвращению. Надеюсь, ты неплохо провела время в Северной Корее и обезвредила куну атомного оружия. Люблю, Джош.

Я уставилась на упаковку от отбеливающей жвачки и попыталась вспомнить, какие у него зубы — супербелые или просто белые. Просто белые, решила я, сунула упаковку в кучу и снова полезла в мусор, не зная, что, собственно, хочу найти.

Я вытащила маленький квадратный конверт, подписанный аккуратным почерком. Адресован он был семейству Абрамсов . Я в жизни не видела письма, адресованного семейству Морганов . Нас никогда не приглашали на званые вечера. Нет, помню, как пару раз мама с папой надевали вечерние наряды и оставляли меня с приходящей няней. Но даже тогда я знала, что в мамину брошь из горного хрусталя вмонтирована видеокамера, а в папиных запонках уложены веревки, которые выстреливают на пятьдесят метров и обеспечат спуск с крыши по стене здания, если понадобится. Неудивительно, что их мало куда приглашали. Издержки профессии.

Я уже начала было фантазировать, каково это — родиться совсем в другой семье, но услышала зловещее «ого».

Лиза протягивала клочок бумаги Бекс.

Она решила сначала показать Бекс! Что-то не так. Джошу осталось жить не больше полугода! Он принимает таблетки и готовится к операции по смене пола! Они всей семьей переезжают на Аляску! Но все оказалось еще хуже.

— Кам, — промолвила Бекс, словно готовя меня к худшему. — По-моему тебе стоит взглянуть.

— Может, это ничего не значит, — добавила Лиза, вымучив улыбку. Бекс передала мне свернутый листок розовой бумаги. Кто-то голубыми чернилами надписал «ДЖОШУ», причем витиеватым почерком. У нас в академии таким не удалось овладеть никому — ведь если каждый вечер нужно переделать кучу заданий по органической химии, криптографии и разговорному суахили, не остается времени подрисовывать к буквам сердечки.

— Читай, — велела я.

— Но… — Лиза запнулась. — Это наверняка…

— Лиза! — прикрикнула я.

Бекс прочитала:

— Дорогой Джош. Было приятно повидаться на карнавале. Мне тоже было очень весело. Надо будет как-нибудь повторить. С любовью, ДиДи.

Бекс очень старалась, чтобы письмо прозвучало пустяковым — добавляла ненужные паузы, глотала окончания. Но и так было ясно, что эта ДиДи знает свое дело. В конце концов я-то не писала записки на розовой бумаге витиеватым почерком. У меня вообще нет розовой бумаги. Съедобная — пожалуйста, но вот красивой розовой почтовой бумаги — извините! Так что вот оно, доказательство. Черным по белому, точнее голубым по розовому. Я влезла на чужую территорию. Я действительно никто.

Очевидно, Лиза верно истолковала выражение моего лица, она вскочила и затараторила:

— Это еще ничего не значит, Ками. Ведь оно в мусоре! А это о многом говорит, правда? — Она обернулась к Бекс за поддержкой.

Вот она неприятная правда — несмотря на элитное образование, гениальность и высочайший IQ, мы совершенно не знали парней. Уж эта ДиДи со своей розовой бумагой и способностью выводить большие пышные «Д» наверняка знает, как завлечь такого парня, как Джош — пусть даже он выбрасывает ее записки в мусорное ведро. А мы — нет. Парень моей мечты так близок — нас разделяют всего пара миль, восемьдесят камер слежения и каменный забор с сигнализацией, — но мы никогда не найдем общий язык. Ирония судьбы — мужской — это единственный язык, которому нас не обучают в академии.

— Да ладно, Лиза, все в порядке, — успокоила я ее. — Мы с самого начала понимали…

— Погоди-ка! — Бекс ухватила меня за руку. — Повтори еще разок, что ты ему сказала. — Я непонимающе уставилась на нее. — Ну, в тот вечер, когда наплела, что ты на домашнем обучении.

— Он сам спросил, на домашнем ли я обучении, и я сказала да.

— И по какой причине?

— По… — я замолчала, увидев стопку бумаг, которую Бекс выложила передо мной. — По религиозной.

В стопке лежала программка розевильской баптистской ассамблеи Свободной воли, буклет Объединенной методистской церкви Розевиля и куча других. Или Джош коллекционировал церковные буклеты в безумном стремлении очистить душу, или таскался на эти мероприятия совсем по другим причинам.

— Он разыскивает тебя, Ками! — Бекс сияла, словно сделала первый шаг к взлому суперсложного кода.

Мы погрузились в молчание. Сердце гулко колотилось у меня в груди. Бекс и Лизой смотрели на меня, а я не могла оторвать взгляд от нашей находки — от надежды, рассыпанной на полу.

Никто из нас не заметил, как открылась дверь. Именно поэтому мы подскочили, как ужаленные, услышав голос Макей:

— Ну и как его зовут?

Не понимаю, о чем это ты, — ответила я, но слишком поспешно и поэтому неубедительно. Во вранье есть один секрет: надо хоть отчасти говорить правду — пусть даже маленькую кроху, которая ютится в самом дальнем, самом темном уголке души. И стараться быть убедительной.

Похоже, у меня не получилось.

— Ой, да ладно, — фыркнула Макей. — Это продолжается уже сколько? Две недели?

Я опешила. Макей же склонила голову набок и спросила: