Ольга Дашкевич - Луна над заливом

Ветерок, врывавшийся в приоткрытое окно, трепал волосы Татьяны, сдувал со лба изысканную рваную челку. Вечерняя прохлада уже опускалась на землю, и свежий ветер, лишенный дневного зноя, было ощущать гораздо приятней, чем синтетический холод кондиционера.

Придерживая руль одной рукой, Татьяна потянулась за сигаретами. Ее ухоженная рука с короткими, покрытыми бесцветным лаком ногтями нащупала пачку, вытянула сигарету и, привычно поднеся ее ко рту, утопила в панели кнопку зажигалки.

В просвете деревьев показалась поблескивающая гладь океанской воды. Всего полчаса быстрой езды без пробок — и она дома, в тишине своего прохладного кондо, где соседям-американцам нет никакого дела до одинокой русской, вежливо здоровающейся с ними по утрам.

Она чувствовала себя уставшей, к тому же ей сегодня весь день хотелось плакать. Обычно слезливость нападала на нее перед критическими днями месяца, и в такие дни Татьяна старалась не назначать никаких встреч, баловать себя всякими приятными пустяками и поменьше общаться с окружающими.

Чертов Ники! Чертов мой сладкий, глупый, сумасшедший мальчик!

Татьяна затушила в пепельнице недокуренную сигарету и вытащила из пачки следующую. Ветерок, залетев в окно, вкрадчиво потянул с ее шеи легкий газовый шарфик, который она всегда надевала к светлому английскому костюму. Ники нравился этот костюм. Прекрати, — приказала она себе. С Ники все кончено. И ты это знаешь.

Все было хорошо, даже слишком, пока мальчик не вбил себе в голову, что жить без нее не может.

— Да кто он такой? — глядя на нее исподлобья, спросила Ирина, когда Таня, наконец, рассказала ей про Ники. Она поверить не могла, что подруга столько времени скрывала от нее наличие любовника.

— Никто! — Татьяна махнула рукой, глядя в окно. — То есть, совершенно никто, Ирка… Продавец в ликер-сторе.

— Ну, ты даешь! — Ирина потрясенно откинулась в кресле. — О чем же ты с ним разговариваешь?

— А зачем нам разговаривать? — Татьяна усмехнулась. — Вполне хватает того, что обычно лепечут в таких случаях: хани, бэби, свити… Он красивый мальчик.

— Мальчик?! — Ирина чуть не выронила чашку с кофе. — Что значит — мальчик? Сколько ему лет?

Татьяна подняла на подругу смеющиеся глаза.

— Двадцать два.

— Иди ты! — ахнула Ирина. — Как это — двадцать два?.. Что — серьезно? И как ты его захомутала?

Татьяна пожала плечами. Она и сама не знала, как так вышло. Ну, да, по вечерам, примерно раз в неделю, заглядывая после работы в ликер-стор за вином, она всегда приветливо здоровалась с высоким широкоплечим юношей, стоявшим за прилавком. Песочного цвета волосы, бронзовый загар, ослепительные зубы — американский стиль. Хороший мальчик. Да, да, да, она с ним кокетничала. Но, скорее, ради смеха: ну, в самом деле, что может привлекать американского паренька, едва перешагнувшего порог совершеннолетия, в сорокалетней русской женщине, которая, по большому счету, годится ему в матери?.. Конечно, Татьяна знала, что ей никто не дает ее лет. Подруги спрашивали — почему ты, Танька, такая молодая? Открой секрет? Она всегда отвечала честно: бокал красного вина в день, пешие прогулки, зарядка по утрам. Вот и все. Но на самом деле все, наверное, было сложнее. Татьяну трудно было назвать красавицей, хотя и уродкой она не была. Она и сама не знала, что именно привлекало к ней мужчин. Видимо, присутствовала в ней какая-то искра, которая притягивала сердца и заодно мешала Татьяне стареть.

Дразня «ликерного» мальчишку, Татьяна испытывала смешанные чувства: торжество и нежность. Он был такой милый! Краснел. Пригласил ее в соседнюю забегаловку выпить с ним кофе. Она пошла — ей было страшно интересно, что из этого получится. Он накрыл ее тонкую кисть своей большой юношеской лапой, и Татьяне на мгновение стало страшно, что сейчас он увидит, какие старые у нее руки. Но Ники ничего не заметил. Он смотрел ей в лицо и улыбался.

Когда они впервые поехали в мотель — не к себе же ей было его вести! — она была буквально потрясена силой захватившей ее страсти. Это молодое тело, конечно, было прекрасно само по себе, но все равно его красота не объясняла жгучей, до боли, нежности, охватившей ее, — нежности к этим глазам, к этим по-детски пушистым ресницам, гладким загорелым плечам, ямочке на левой щеке, впалому мальчишескому животу… Господи, что она ему шептала тогда!.. Ники потом спросил, когда они вместе курили, стряхивая пепел в дешевую мотельную пепельницу:

— А что ты говорила, Таня? Ну, тогда?.. — и замолчал, смешавшись. Эта его манера краснеть так умиляла ее!..

Она, уже ставшая самой собой — ироничной, прохладной Татьяной, спокойно объяснила ему смысл слов «маленький», «милый», «солнышко», «радость моя»… Он слушал, затаив дыхание, как будто ни одна девчонка никогда не бормотала ему таких слов, когда они кувыркались в койке. Ники как-то сказал, что занимается этим с тринадцати лет. Еще бы! При его голливудской внешности он мог бы стать настоящим Казановой… а, возможно, и был им. Пока на его пути не возникла немолодая, что греха таить, не слишком красивая и, кажется, не очень счастливая русская женщина.

Она запрещала себе влюбляться, но влюбилась. И, когда, сгорая от стыда, призналась в своем глупом грехе Ирине, почувствовала что-то вроде облегчения. Ирина и обсмеяла ее с головы до ног, и искренне позавидовала, и потребовала немедленно познакомить ее «с каким-нибудь другом твоего Ники». Реакция подруги позволила Татьяне уговорить себя, что ее увлечение действительно совершенно несерьезно, и какое-то время все шло прекрасно.

До сегодняшнего дня.

Сегодня Ники, по выработавшейся у него привычке, перебирал ее пальцы, целуя каждый по очереди, пока она курила, сидя в облезлом мотельном кресле, брезгливо завернувшись в простыню.

Рассеянно стряхивая пепел, Татьяна с тающим сердцем рассматривала его склоненную голову, завиток на шее, выступающий под гладкой кожей позвонок.

— Скажи мне «сол-ни-шко», — попросил он, с трудом выговаривая русское слово.

— Солнышко, — с улыбкой повторила Татьяна и погладила его затылок.

Он поднял голову.

— Ты меня любишь, Таня?

— Люблю, — она кивнула, глядя на него, как на трехлетнего малыша, задающего матери этот важный вопрос.

Ники сдвинул широкие выгоревшие брови. На его лице появилось странное выражение: испуганное и торжественное одновременно. Даже ямочка на левой щеке пропала.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Татьяна остолбенела. Но только на секунду. В следующее мгновение она покачала головой.

— Конечно, нет, милый. Это невозможно.

— Почему? — он настойчиво смотрел на нее, и она постаралась улыбнуться.