Сандра Браун - Связанный честью

– Где…

– Примерно в тридцати милях от станции техобслуживания. Я принес бинты.

– Бинты?

– Ты стонала во сне, – сказал он, словно это что-то объясняло.

Собрав все свои силы, она потянулась вверх и схватилась за его рубашку:

– Поговори со мной, черт тебя подери. Я сыта по горло твоей индейской сдержанностью. Где я нахожусь и зачем мне бинты? Ты все-таки испробовал на мне свой нож?

Этот мятеж стоил ей остатков сил, и Эйслин снова упала на спину. Но не отвела от него враждебного взгляда. Она пристально смотрела ему в глаза, пока он не ответил.

– Ты не помнишь, как вылезла в окно и упала? – спросил он.

Она медленно закрыла глаза. Теперь она вспомнила. И заодно страх, отчаяние и ненависть к человеку, который стал тому причиной. Ужасные воспоминания нахлынули на нее потоком.

– Я принес тебе аспирин от головной боли.

Эйслин снова открыла глаза. Грейвольф вытряхивал на ладонь таблетки из пузырька.

– Где ты их достал?

– В магазине. Запьешь колой?

Она кивнула. Он передал ее таблетки и подождал, пока она положит их на язык. Потом осторожно обнял за плечи и, поддерживая на весу, прижал к губам бутылку.

Когда она напилась, он снова опустил ее на спину.

– У тебя от солнца запеклись губы.

Он открыл крошечную баночку с бальзамом и зачерпнул указательным пальцем прохладную мазь. Потом осторожно коснулся ее губ, смазывая сухую обожженную кожу.

Его прикосновение чувственно отозвалось в ней. Эйслин охватил стыд, ощущения слишком напоминали сексуальное возбуждение. Палец Лукаса скользил по нижней губе от одного уголка до другого, сначала по-деловому быстро, потом помедленнее. Он обвел кончиком пальца верхнюю губу, и она с трудом заставила себя лежать неподвижно. Все тело ныло от боли, не имевшей отношения к ее ранам.

Он убрал палец, и она неуверенно коснулась языком губ. Мазь была со вкусом банана и кокоса.

– Не слизывай, – резко предупредил Грейвольф, буравя взглядом ее губы. – Пусть бальзам подлечит.

– Спасибо.

– Не благодари меня. Из-за тебя меня чуть не поймали.

Жесткий тон так сильно отличался от нежных прикосновений, что она вздрогнула. Глупо ожидать нежности от этого каменного изваяния. Она сердито взглянула на него:

– Вас стоит поймать, мистер Грейвольф. Даже если раньше и не было причин, то теперь есть – за то, как ужасно вы со мной обращаетесь.

– А с вами, мисс Эндрюс, похоже, раньше никто плохо не обращался, – презрительно ответил он. – Вы понятия не имеете, что значит это выражение.

– С чего ты взял? Ты ничего обо мне не знаешь.

– Я знаю достаточно. Ты выросла со всеми привилегиями белых и богатых.

– Если к индейцам плохо относятся, я в этом не виновата. – Она понимала, что весь его гнев и злость идут от этого. – Ты обвиняешь в этом всех англо?

– Да, – сквозь зубы прошипел он.

– А как насчет тебя? – парировала она. – Ты же не чистокровный индеец. Как насчет твоей крови англо? Она тоже гнилая до мозга костей?

В ответ он схватил ее жесткими руками за плечи и прижал к сиденью. Его стальной взгляд резал как бритва.

– Я – индеец, – негромко сказал он, при каждом слове потряхивая Эйслин. – Не забывай об этом.

Она знала, что не забудет. Не сейчас. Этот свирепый взгляд рассеял всякую надежду, что он к ней смягчится. Он был опасен. И, чувствуя, с какой грубой силой он на нее навалился, она тревожно дернулась.

Импровизированная безрукавка обнажала мускулистые руки с твердыми, как гранит, мышцами. Пуговицы были почти все оторваны, голая грудь поднималась и опускалась в такт сердитому прерывистому дыханию. Словно высеченное из индейского камня лицо покоилось на идеальном пьедестале мощной шеи.

Серебряная сережка в ухе сверкала, как злобный глаз в темноте. Крестик на шее казался почти издевательством из-за христианской идеи добра, которое он символизировал. От Грейвольфа пахло солнцем и потом, – чисто мужской запах.

Любая женщина с унцией здравого смысла не посмела бы провоцировать этого опасного зверя. Интеллект Эйслин был выше среднего. Она даже не моргнула.

Пока длилось натянутое молчание, он был напряжен, словно лев, готовый к прыжку. Но быстро взял себя в руки и ослабил хватку:

– Надо перевязать тебе руку, пока в рану не попала инфекция.

Он говорил без эмоций, словно и не было только что никакой перепалки.

– Мою руку?

Только попытавшись ею шевельнуть, Эйслин осознала, что рука болит едва ли не меньше, чем голова. Она вспомнила, как разодрала ее, когда падала из окна.

– Да, – сказал он. И, заметив, как она скривилась, поднимая руку, добавил: – Позволь мне.

Он посадил ее повыше в уголке заднего сиденья. Его руки стали расстегивать пуговицы ее блузки. Эйслин инстинктивно вскинула руку и вцепилась в одежду. Грейвольф не двинулся, только спокойно посмотрел на нее:

– Придется оторвать рукав.

Эйслин глянула вниз и увидела, что он весь пропитан кровью. Это стало для нее шоком.

– Я… я не заметила, – запинаясь, выдавила она, подавляя тошноту и головокружение.

– Мне пришлось уезжать второпях, поэтому я просто уложил тебя в машине. Надо было отъехать на некоторое расстояние. Но сейчас твою руку нужно осмотреть.

Шли секунды. Или минуты? Они пристально смотрели друг другу в глаза. Его взгляд медленно спустился к ее губам, блестящим от мази. Она смотрела на мрачную линию его губ и думала, как они могут быть одновременно такими строгими и чувственными. Потом Грейвольф нетерпеливо покачал головой и пробормотал:

– Как я уже говорил, ты моя страховка.

И снова потянулся к блузке, но теперь Эйслин уже не стала его останавливать. Он быстро и по-деловому стал расстегивать пуговицы. Когда обнажились груди, Эйслин покраснела, ее затопила жаркая волна смущения. Но если Лукас и обратил на них внимание, это никак не отразилось на его лице.

И только когда он положил ей руки на плечи и стал снимать ткань, его движения стали медленными и осторожными, почти заботливыми. Сначала он снял рукав со здоровой руки, потом стал осторожно стягивать другой с пораненной. Ткань уже кое-где присохла, и Эйслин вздрогнула от боли.

– Извини. – И не успела она как следует подготовиться, как он резко сорвал остатки рукава. – Но это самый лучший способ. Извини, – повторил он.

– Все в порядке. Я знаю, ты должен был это сделать.

На глаза у нее навернулись слезы, но она не позволила им пролиться. Лукас смотрел ей в лицо как зачарованный. Или ему просто хотелось посмотреть, выдержит ли женщина-англо боль, не пустив слезу?

Грейвольф все так же по-деловому наклонил Эйслин вперед и стал вытаскивать из-под нее блузку. На бесконечно малую долю секунды она прислонилась к нему, коснувшись его грудью.

Мириады чувств затуманили ее разум, как порхающие птицы. Какими хрупкими кажутся ее соски на фоне его твердых мускулов. Волосы его груди щекочут кожу, упругие и мягкие одновременно. И какая у него теплая кожа.