Нина Стожкова - Кража по высшему разряду

Зато сама Инна в этот приезд вдоволь налюбовалась знакомыми красотами, потрогала шершавый гранит набережных руками, вспомнила запахи и краски Петербурга, его особый таинственный флер, хотя, возможно, он был лишь плодом ее воображения. Впрочем, Инна не только в петербургских мечтах побывала, но и во вполне ощутимой реальности. Даже стремительный театральный роман закрутить успела.

«Это — как бонус за сломанный каблук, бесполезное знакомство со старухой и падение на скользкий питерский лед», — сказала она себе.

Вот и ладненько. Пора и честь знать. В «бандитском Петербурге» хватает своих сочинителей, день и ночь кропающих криминальное чтиво. Так что, уважаемый сэр Ленинград, пора прощаться. Тем более вопрос с картиной и с ее похищением сам собой отпал. Что ж, как говорится, баба с возу… Или — Пиковая дама из кареты — особой разницы нет. Бойкая авантюрная журналистка, распрямившая было спину и плечи, в душе Инны снова скукожилась, съежилась и притихла. Ей вдруг стало неинтересно. Короче, загостилась Инка в Ледяном доме, пора домой — в шумный, многоязыкий и дорогой для простых смертных Новый Вавилон — родную матушку-Москву. Крикливую, кичливую, но все-таки порой родную и теплую, как любящая тетка.

«Хватит с меня роковых петербургских тайн! — окончательно решила Инна и нырнула в маленькую кафешку на Невском — перекусить по-быстрому бульоном с пирожком. — Ну, не идти же в „Макдоналдс“, в самом деле, как юной русской американке Веронике!»

Инна почти не удивилась, вновь увидев за столиком Владимира — недавнего попутчика в поезде «Москва — Санкт-Петербург». Она уже привыкла, что этот бездельник, похожий на боксера Николая Валуева, попадается ей в Питере на каждом шагу.

«М-да, не зря от него жена ушла, — мстительно подумала она. — Небось надоело одной надрываться, пахать за двоих, пока он гуляет и пьянствует».

— Ого, да у вас нынче какой-то замороженный вид! — удивился новый знакомый. — Хотите, закажу пятьдесят? Как чего, разумеется, водки! Не волнуйтесь, исключительно в качестве лекарства. Водка — диетический продукт, как говаривает моя матушка Наталья Анатольевна.

— Благодарю, — насмешливо взглянула на него Инна, — оставляю вас лечиться в одиночестве. Если честно, я пью водку только с хорошо знакомыми мужчинами. Не люблю неожиданностей.

«Вру и не краснею! — мысленно устыдилась она своих слов. — А Ромка Караваев и стремительный роман с ним — разве это не самая неожиданная неожиданность? Или, может быть, я всю жизнь о его каморке под крышей мечтала?»

— Инна Павловна, по-моему, мы с вами знакомы уже сто лет, — усмехнулся Владимир и поправил галстук, слегка сбившийся на сторону. Инна с изумлением заметила, что мужчина явно смутился. — В Москве я со старыми приятелями вижусь в десять раз реже, чем с вами здесь, в Питере. А вы говорите — неожиданность. Ну ладно, не хотите — не пейте, просто садитесь и рассказывайте. Итак, в каких музеях вы сегодня побывали? Вы ведь только по культурным местам ходите? Это я, грешный, — по забегаловкам…

— Ой, на соседней набережной живет такая любопытная старушка, что и в музей ходить не надо, — неожиданно для самой себя разоткровенничалась Инна. Она и в самом деле почувствовала, что ей хочется рассказать этому громиле о Полине Андреевне. — У загадочной бабульки в квартире целая галерея. Вот опять собираюсь к ней в гости.

— А, мать Покровского, — равнодушно уточнил собеседник. — Будьте с ней осторожнее: очень непростая штучка.

— Откуда вы ее знаете?

— Тоже мне, петербургская тайна! Инна Павловна, очнитесь! Да об этой вашей Полине Андреевне пол-Питера знает, — рассмеялся Владимир, и впервые его улыбка показалась Инне не ехидной, а открытой и даже милой. Вообще в этот раз Володя выглядел на удивление симпатичным. Или она привыкла к его грозному облику?

— Помните, у Грибоедова: «Что будет говорить княгиня Марья Алексеевна?» — продолжал он, усмехаясь. Так вот, Полина Андреевна и есть эта петербургская Марья Алексеевна, на которую уже больше десяти лет оглядываются здешние светские дамы из теле- и прочего бомонда.

Уголки его глаз поползли вверх, образовав лучики морщин, белые зубы обнажились, а на правой щеке появилась трогательная ямочка. В глазах собеседника, к изумлению Инны, блеснул интеллект, в котором она прежде этому развязному типу напрочь отказывала.

— Наверное, вы и сами в Интернете о Покровском все уже прочитали, — пристально взглянул он на Инну, — или в прессе. Так что кое-какое впечатление имеете. И похоже, не испугались, раз к его матушке регулярно наведываетесь. О покойных либо хорошо, либо ничего, и все-таки… Не хочется с вами лукавить, потому что вы мне нравитесь. Очень скользкий тип был этот Никита Покровский, мир его праху. Да и матушка его тоже не промах, хотя дама весьма солидного возраста. Ходят слухи, что все предметы искусства и антиквариата, что хранятся в их квартире, ее покойный сын раздобыл… ну, как бы точнее выразиться — не очень честным путем.

— В смысле? — не поняла Инна.

— Ну, в том смысле, что скупал краденное у петербургских музеев. И выгодно перепродавал. Еще он выкупал раритеты задешево у тех, кто очень нуждался в деньгах. Частенько даже шел на шантаж и явный обман коренных питерских алкашей, у которых в коммуналках и на чердаках с давних пор хранились антикварные вещи и старые холсты. Ну и еще он славился тем, что не знал ни в чем преград, потому что тратил изрядные средства на подкуп чиновников всех мастей и рангов.

— А можно поконкретнее? — попросила Инна. — О чем-то подобном я догадывалась, но все это были просто мои домыслы, ничем не подкрепленные.

— Что ж, могу и конкретнее. Только для этого вам придется все-таки присесть за мой столик.

Инна плюхнулась напротив Владимира, хотя еще пять минут назад собиралась удрать из кафешки. А теперь она уселась за столик, заказала чашку кофе с булочкой и уставилась на собеседника с нескрываемым интересом.

— Ни Полина Андреевна, ни ее муж, ни, стало быть, их сын Никита не имели никаких дворянских корней. Тем более древних. Это и понятно: после восемнадцатого года в Питере почти не осталось настоящих дворян. Сами знаете: кто побогаче и со связями — эмигрировали. Большинство потом в нищете доживали свой век за границей. Остальным повезло меньше: кто-то умер от голода, кого-то шлепнули прямо в подворотне дома или в подвалах ЧК, кого-то лишили всех привилегий, и они старались все забыть, чтобы выжить. Меняли биографию, друзей, осваивали рабочие профессии, учились обходиться без прислуги. Социально чуждые элементы в те годы получали такой паек, что прожить на него было почти невозможно. Немногие сумели вписаться в новую жизнь. А потом… Потом прошло несколько десятилетий, мы победили в войне, умер Сталин, и пролетарские предки — красные командиры и наркомы, словом, советская элита — потихоньку вышли из моды. Люди принялись искать иных пращуров: княгинь прабабушек и графьев прадедушек. Вот и Полина Андреевна ради сына рьяно взялась создавать семейную легенду. А когда Никита Покровский вошел в зрелый возраст, он захотел получить более весомые доказательства своего дворянского происхождения. Проще говоря — собственной элитарной исключительности. Ну, многие «семейные реликвии» Полина Андреевна к тому времени в доме уже завела: старинный фарфор, столовое серебро… Появилась и прислуга. Не хватало только портретов вельможных предков и произведений искусства прежних эпох, чудом уцелевших от «красной чумы» Вот тут-то Никита Покровский и принял у маменьки эстафету семейного мифотворчества. Он потихоньку, по крупицам, принялся собирать материальные свидетельства своей «голубой крови», в чем, говорят, весьма преуспел.