Карен Робардс - Призраки озера

Однако в свете случившегося прошлая вражда казалась лишь слабым отблеском, смутным воспоминанием. Оливия обнаружила, что тоже мчится вслед за «Скорой», крепко держа за руку дочь. Она успела заметить, как Чарли, а следом за ним Белинда вскочили вслед за носилками, с Большим Джоном в «Скорую», и ухватила за рукав рубашки Сета в тот самый момент, когда тот занес ногу в фургон, чтобы присоединиться к ним.

– Сет… – Оливия инстинктивно метнулась следом, готовая ехать с ними. Перед лицом беды годы разлуки отступили, словно их не было вовсе.

Сет обернулся к ней, сурово нахмурившись.

– Оставайся здесь, – отрезал он. Затем вскочил в «Скорую», захлопнув дверь перед ее носом.

Оливия невольно подалась назад. Тон Сета не оставлял никаких сомнений: ей не место возле Большого Джона. Она больше не член семьи. Хотя жаловаться тут не на что – она сама отреклась от семьи, отказалась от своего места.

– Боже мой, Оливия! – Кто-то схватил ее за руку повыше локтя в тот момент, как «Скорая» отъехала. Оливия подняла голову и увидела еще одно знакомое лицо.

– Тетушка Келли, – всхлипнула она, и мать Сета заключила ее в свои объятия. Сара все еще жалась к ее бедру, и Оливия обняла дочь за плечи, крепко прижимая к себе, так что теперь все трое слились в едином объятии.

Оливия отметила, что Келли сильно похудела – когда-то крепкая и сильная женщина, теперь она казалась почти хрупкой. Волосы Келли были коротко острижены, тонкими прядями обрамляя узкое лицо. Когда-то темноволосая, она стала совсем седой. Вокруг глаз залегли темные круги, на лице появились глубокие морщины. Но глаза, такие же темно-голубые, как у Сета, остались прежними.

В письме, приглашая Оливию приехать, она написала, что серьезно больна.

– Я рада, что ты приехала, Оливия. Спасибо. – Келли явно была расстроена, но все же попыталась слабо улыбнуться ей. – Боже мой, я должна немедленно ехать в больницу, извини. Ты знаешь, что случилось с Большим Джоном?

– Кажется, сердечный приступ. По крайней мере, так сказал дядя Чарли. Он стоял на ступеньках беседки, а потом схватился за сердце и упал. Это моя вина. Я почти уверена – он принял меня за мою мать. – От шока и чувства вины Оливия почти окаменела. Она понимала, что случилось, но чувствовать в этот момент не могла ничего.

– Боже мой… – снова беспомощно произнесла Келли. Губы ее дрожали. Она глубоко вздохнула, как будто пытаясь собраться, и, взяв руку Оливии, крепко сжала ее. – Не вини себя, дорогая. Пожалуйста. Ты и… – она перевела взгляд на Сару, которая смотрела на нее снизу вверх огромными испуганными глазами, прячась за юбкой Оливии, – твоя дочь здесь желанные гости. В том, что случилось, нет твоей вины. Большой Джон неважно себя чувствовал последнее время и был… немного не в себе. – Она растерянно оглянулась вокруг. – Боже, боже! Мне надо ехать в больницу. Где же машина?

– Это Сара. – Рука Оливии лежала на плече дочери, когда она назвала ее по имени. По реакции Келли было ясно, что ей сейчас не до знакомства. Учитывая сложившиеся обстоятельства, в этом не было ничего удивительного. Оливия и сама чувствовала себя беспомощной и растерянной. Она никак не могла избавиться от запечатленной в глазах картины: посеревшее лицо Большого Джона, неподвижно лежащего на траве. Этот образ вытеснял из головы все остальное.

– Пожалуйста, пройдемте в дом. – Бормоча слова благодарности одним гостям, старающимся ободрить ее, и отрешенно помахивая рукой другим, Келли частыми нервными движениями как бы подгоняла гостей вперед. Только спустя несколько минут, сделав несколько глубоких вздохов, она наконец улыбнулась Саре. – Здравствуй, Сара. Я твоя тетушка Келли.

Сара молча кивнула и робко посмотрела на Келли, выглянув из-за матери. Все еще обнимая дочь за плечи, Оливия крепче прижала ее к себе. Конечно, девочка потрясена происходящим – большим стечением незнакомых людей, переживаниями матери, – и ее молчание – просто реакция на это. Оливия ее не обвиняла – она и сама была потрясена.

– Келли, какой ужас! Филипп мне только что сказал, что у Большого Джона удар! Вас подвезти до больницы? – К ним подбежала высокая стройная блондинка примерно лет тридцати пяти, длинноногая, в черных туфлях-лодочках на высоких каблуках, и участливо взяла Келли за руку. У нее были довольно острые черты лица, светлые волосы пострижены в каре. Она была тщательно подкрашена и одета в черное льняное облегающее платье без рукавов: очевидно, оно стоило целое состояние.

Следом подошел коренастый темноволосый мужчина в красной майке-поло и шортах цвета хаки. Оливия узнала кузена Сета, Филиппа Вернона. Вообще-то, это она называла его кузеном, хотя он им не являлся. Они с братом Карлом как-то раз сбросили ее в озеро, и за этот гнусный поступок Сет как следует их поколотил. Филиппу сейчас, должно быть, около тридцати четырех, подсчитала Оливия, он на три года моложе Сета. С тех пор как Оливия видела его последний раз, он заметно располнел, но она все равно узнала бы его где угодно.

– О, да, Мэлори, я собираюсь в больницу прямо сейчас, но Айра уже пошел за машиной, – произнесла Келли дрожащим голосом. – Я просто схожу с ума…

– Оливия!.. – перебил ее Филипп. Его взгляд скользнул мимо Келли, остановился на лице Оливии, и глаза его недобро прищурились. – Ради всего святого!.. Какого черта ты здесь делаешь?

– Я ее пригласила, Филипп, – вмешалась Келли. – Оливия с дочерью – мои гости. И, пожалуйста, выбирай выражения! Оливия, это Мэлори Ходжес, невеста Сета. Мэлори, это Оливия Моррисон, кузина Сета, и ее дочь Сара.

Невеста Сета… Пока Оливия шла к дому, на ходу обменявшись с Мэлори приветствием, она пыталась припомнить то, что знала о личной жизни Сета. Сет женился и вскоре развелся, но она не знала, что он снова собирается жениться. Да и откуда ей было знать? Ведь именно она решила порвать со всеми и предпочла держаться подальше. Целых девять лет.

– Отец уехал с Большим Джоном на «Скорой»? – спросил Филипп, когда они подошли к дому.

– И отец, и мать, и Сет с ними, – ответила Келли, растерянно оглядываясь. – Оливия…

Они подошли к широкому парадному входу Большого дома и начали подниматься на веранду. Дом был типичен для Южной Луизианы: первый этаж футов на десять приподнят над газоном, чтобы противостоять грунтовым водам. Расположенный под ним подвал только частично находился под землей, и его окна, в два раза меньше, чем окна верхних этажей, выходили на густой кустарник, окружавший дом. Стены подвала, как и ступеньки, были сложены из камня, остальная часть дома – из белого кирпича. Кирпич для центральной части дома изготавливали вручную и обжигали рабы на бывшей сахарной плантации еще до Гражданской войны.