Аманда Кросс - Убийство по Фрейду

— Ты считаешь, что психиатры более нравственны, чем простые смертные?

— Разумеется, нет! Многие психиатры, которых я знаю, — грязная пена на воде. Они обсуждают своих пациентов на вечеринках. Они ничем не брезгуют, чтобы разбогатеть, и дерут с тех, кто к ним обращается, три шкуры. Им платят по сто пятьдесят долларов за подпись на клочке бумаги, предоставляющей пациенту освобождение от учебы или от работы. Подпись означает, что пациент будет находиться под их наблюдением, но, подмахнув бумагу и положив деньги в карман, они тут же умывают руки и делают это без зазрения совести. Даже одна такая подпись в день, не говоря уже обо всем остальном, обеспечивает им приличный доход. Есть и такие, кто подкупает других врачей, чтобы те направляли к ним своих больных. При этом сумма взятки включается в счет пациента, и без того немалый. Но Эмануэль и такие, как он, любят свою работу. Если хочешь знать, подобные люди для меня — образец порядочности. Как тебе мой пафос?

— И какова же их цель, по-твоему? Помогать людям?

— Как ни странно, нет! Я так не думаю… во всяком случае, для Эмануэля это не так. Он интересуется в первую голову тем, как работает человеческий мозг. Если ты его спросишь, то он, скорее всего, ответит, что анализ более важен для исследователя, а лечение — это, так сказать, побочный результат. Может, попробовать растолковать все это в прокуратуре?

— Кейт, прости меня, но вы были любовниками. Это выяснилось из допроса его жены, хотя она не говорила об этом прямо. Я думаю, сейчас детективы копают повсюду в поисках мотивов.

— Тогда бы Никола следовало убить меня или мне следовало убить Никола. И кроме того, мы все трое понимаем, что наша с Эмануэлем связь — дело столь далекого прошлого, что даже угли того любовного костра остыли так, что холоднее и быть не может.

— Где же вы с Эмануэлем встречались, пока угли еще пылали?

— В те времена у меня была своя квартира. Ты что, стараешься вогнать меня в краску? Рид, ну почему я все время забываю, что ты полицейский?

— Потому что я не полицейский. В данный момент я юрист, представляющий обвинение. Был ли у Эмануэля в те дни свой кабинет?

— Маленький, который он делил с другим психоаналитиком.

— А там ты встречалась с ним когда-нибудь?

— Да, кажется, раз, от силы два.

— Вы были вместе на кушетке?

— Рид, я тебя явно недооценила. Ты станешь превосходным прокурором, сущим дьяволом, способным не только высасывать из пальца сомнительные факты, но и искажать подлинные до неузнаваемости. На свидетельской трибуне я, конечно, не сумела бы объяснить истинное положение вещей. Но правда тем не менее заключается в том, что Эмануэль в те дни только-только начинал. Он занимался терапией, и кушетка ему была совершенно ни к чему — она стояла так, для мебели… ну, возможно, для использования в дальнейшем. И я никогда не появлялась там в рабочие часы.

— Кейт, дорогая моя, я пытаюсь показать тебе, что ты ополчилась на вещи, о которых не имеешь ни малейшего представления. Знаю, «заставь дурака Богу молиться…» — но мне никогда не доводилось слышать, чтобы кто-то из них хотя бы что-то при этом вымолил! Нет, я вовсе не называю тебя дурой! Боже избавь! Я хочу сказать, что ты, подобно рыцарю — или назови это как хочешь, — бросаешься в бой за Эмануэля с открытым забралом, а закончится все тем, что ты либо навредишь себе, либо в лучшем случае замутишь воду. И если между вами больше нет никакого интима, как пишут в самых пошлых журналах, так зачем же ты этим занимаешься? Из бескорыстной любви к правде?

— Послушать тебя, так этот мотив едва ли не самый худший в мире. Но я не согласна. Я уже слишком стара, чтобы терзаться тем, что купить можно любого и что коррупция — единственный способ существования, как явствует из многих речей по поводу и без повода и крокодиловых слез, проливаемых в связи со столь прискорбным обстоятельством. Однако я хорошо знаю и другое: то здесь, то там находится кто-то искренне заинтересованный в правде и справедливости, да будет тебе известно, ради них самих, как требует от нас Господь. Сколько ты знаешь в Нью-Йорке полисменов, которые живут только на зарплату и не берут в качестве мзды хотя бы один доллар? Ладно, может, я говорю не то? Давай взглянем с позиции холодной логики, которую ты предпочитаешь. За плечами Эмануэля четыре года колледжа, четыре года медицинского института, год общей практики, два года стажировки в психиатрии, три года обучения в ординатуре и много-много лет плодотворной самостоятельной работы. И что же, все это теперь должно пойти прахом только из-за того, что какой-то изобретательный убийца убил девушку в его кабинете?

— Мне всегда казалось, что ты ни в грош не ставишь психиатрию.

— Как метод лечения она, я думаю, весьма сомнительна, да и довольно топорна, если не сказать больше. У меня есть еще и масса других претензий. Но какое это имеет отношение к тому, что психиатр будет осужден за то, чего не делал? Есть многое, что не приводит меня в восторг в Эмануэле, но мое отношение к нему можно выразить словами, сказанными Эмерсоном [12] Эмерсон Ралф Уолдо (1803–1882) — американский философ, эссеист, поэт. о Карлейле: «Если бы гении были в избытке, мы могли бы обойтись и без Карлейля, но, увы! Раз этого нет, то нашему поколению он просто необходим!»

— Могу я спросить, с какого конца ты собираешься приняться за дело?

— Пожалуй, нет, если не хочешь поставить меня в затруднительное положение! Лучше ответь — выяснил ли ты что-нибудь о других пациентах?

— Тот, кому было назначено на десять, носит имя Ричард Горан. Двадцать восемь лет, не женат, работает на какую-то рекламную фирму. Старался закончить свой часовой сеанс как можно быстрее, так как это занятие не вызывало особой радости ни у него, ни у Эмануэля, хотя, как мне удалось выяснить, рекламные фирмы, как правило, заставляют свой персонал проходить тестирование у психиатров. Да, нельзя не признать, что мы живем в восхитительное время! Двенадцатичасовой пациент преподает английский в одном из городских колледжей. Я уверен, что ты придешь в восторг, услышав об этом. Не могу припомнить, в каком именно, помню только, что если добираться туда на подземке, то путь неближний. Также неженатый и едва ли женится когда-нибудь вообще, если только мнение об этом типе, сложившееся у детектива, можно принимать в расчет. Твой Эмануэль, как обычно, ни о ком из них ни гугу, хотя сейчас я, пожалуй, начинаю уважать его точку зрения. Очевидно, он не может откровенничать о пациентах, которых пока еще не убили. Имя этого пациента, как тебе уже известно, Фредерик Спаркс, и я пошлю тебе копию своих заметок на тот случай, если ты захочешь меня шантажировать. Ну, как я отчитался, надеюсь, просто и понятно?