Екатерина Черкасова - Сладкая ночка

На автоответчике уместились послания мамы, ближайшей подруги Киры Эйдельман, троих коллег, нескольких пожелавших остаться неизвестными молчунов и чей-то смутно знакомый голос, говоривший на арабском.

Мама сообщала, что постоянно обитает на даче. Судя по бодрому голосу, с новым бойфрендом, как принято теперь говорить, у нее было все в порядке. Мама продиктовала номер только что купленного мобильника. Я старательно записала его.

Кира, как всегда экзальтированно, сообщала, что у нее куча новостей, все рушится и одновременно все строится, и настоятельно требовала, чтобы я с ней связалась.

Коллеги просили уточнить информацию по Лондону, а последним, к моему изумлению, оказался Саид, который успел позвонить, пока я была в магазине. Он недоумевал, куда я могла пропасть, и с придыханием сообщал, что уже по мне соскучился. Не обременяя себя поисками подходов, он настойчиво спрашивал, когда же мы встретимся. Такие признания и явный напор насторожили меня, хотя, учитывая, что Саид — араб, такое поведение было вполне естественным. Ведь если им кто-то понравился, они открыто демонстрируют свои чувства, изображая крайнюю степень восхищения, нетерпения и влюбленности, а зачастую делают предложения, которые считаются неприличными. Впрочем, в такие минуты они, как правило, искренни, верят во все, что говорят. Тут самое главное — не воспринимать происходящее всерьез. Но сейчас я не могла воспринимать вообще никого и ничего.

В ворохе почты я наткнулась на длинный конверт с логотипом Луксорского музея. Не решаясь его вскрыть, я прижала конверт к груди, словно пытаясь унять биение сердца. Письмо, которое держишь в руках, пишешь своей рукой, хранит тепло пальцев и запах тела, сообщает гораздо больше, чем послания электронной почтой или факсы с исчезающим через некоторое время текстом. Вскрывая это последнее письмо, пришедшее после смерти Абдула, я соглашалась с моим любимым. Да, письма можно хранить и перечитывать, представляя, как Абдул Азиз пишет его в залитом солнцем кабинете, как белые шторы раздирает горячий ветер (ведь Абдул не признавал кондиционеров), как он откидывается в кресле, обдумывая следующую фразу. Я знала каждый уголок, каждый предмет в его кабинете, я помнила каждую морщинку на его лице, его каждый жест… Неудивительно, что подобная, сцена так живо встала у меня перед глазами, что я выронила письмо и упала лицом в шелковую полосатую подушку.

«Моя царственная богиня!

Я так скучаю по тебе, так жду твоего приезда в Луксор! Божественный Ра сжигает все вокруг, и я мечтаю о твоем теле, прохладном и нежном, словно вырезанном из алебастра, твоих губах, алых, как цветы гибискуса. Я думаю о тебе, мое Золотое Око, моя смелая львица, о том, как хороша, как гармонична ты будешь, какой предстанешь в роли Исиды. Я приготовил тебе наряд и заранее знаю, что за тысячелетия существования этой мистерии не было и не будет лучшей Исиды. Только ты, богоподобное создание, в чьих жилах течет огонь Ра, чей разум освящен мудростью луны и звезд и благословлен самой Нут, ты, символ слияния Севера и Юга, совершенное создание…»

Честно говоря, сейчас мне никому не хотелось звонить. Да и доклад в Королевском обществе надо было восстанавливать. Однако я понимала, что с мамой нельзя не повидаться, а Кира меня все равно в покое не оставит. Я набрала номер маминого мобильного.

— Приехала? — обрадовалась мама. — Когда тебя ждать? Если хочешь, Сергей за тобой заедет. Твоя машина здесь. Будешь уезжать, сможешь забрать. Она ведь тебе нужна?

Сергей был последним маминым увлечением. В общем, я с ним дружила, но всерьез не воспринимала — он был ненамного старше меня.

— Нет, мам, не надо. Доберусь на электричке, быстрее будет. — Я вспомнила кошмарные пробки вечера пятницы на Носовихинском шоссе.

— Что тебе приготовить? Запеченной свининки? — забеспокоилась мама.

Но мне по-прежнему ничего не хотелось, кажется, с момента смерти Абдул Азиза я ничего не ела.

Я вытащила из шкафа спортивную сумку, бросила туда ноутбук, дискеты, пару чистых маек, что-то из косметики, последнее больше по привычке — краситься в такую жару было бессмысленно. Затем в сумку я сунула роскошный шелковый платок ручной работы, подарок маме от отца (я знала, что он никогда ее не забывал), и чудесное портмоне из крокодиловой кожи, выбранное мной для Сергея. Этим я словно признавала за ним право на почти родственные отношения.

Оглянувшись вокруг, я схватила сумку, с которой приехала из аэропорта, и вытряхнула ее прямо на кровать. Мне понадобятся сотовый, бумажник, записная книжка, документы. И не забыть бы права, ведь обратно я поеду на машине — чудесной «Тойоте Ярис», подарке отца.

Из сумки выпал тяжелый базальтовый скарабей. Я медленно опустилась на кровать, уронив руки на колени. Тот самый. Я вспомнила, как Сет сползал на землю, цепляясь за мою одежду, окровавленные сандалии, неожиданную тяжесть каменной игрушки в ладони… Я зажмурилась, как будто это могло избавить меня от видения смерти Абдул Азиза…

Куда же положить этого скарабея? Я видела, что он не представляет никакой ценности — обычная поделка, сотнями продающаяся в сувенирных лавках туристического Египта. Конечно, он не годился для моей коллекции, но… Я получила его от убитого Сета в день смерти любимого… Я все-таки была слишком египтянкой, чтобы пренебрегать такими знаками из царства Анубиса. Поэтому я бережно поместила каменного жука на полке между большим серебряным жуком, на спинке которого был вычеканен отрывок текста «Книги мертвых», и нарядным скарабеем, выполненным из разноцветной смальты. Рядом с ними базальтовый скарабей казался бедным родственником, но только я знала ему цену.

В электричке было душно, вагон был переполнен дачниками, направлявшимися на свои убогие, но нежно любимые «фазенды» с чадами, домочадцами, собаками и набитыми каким-то барахлом рюкзаками. Я пыталась почитать купленную на вокзале газету, но меня без конца толкали, а над ухом орали продавцы всякой бесполезной всячины. Я удивлялась, как эти люди умудряются протискиваться сквозь битком набитые пассажирами вагоны. К счастью, ехать мне было недалеко, и минут через двадцать пять я вывалилась из вагона, прижимая к себе сумку.

Наша дачка была старенькая, деревянная, двухэтажная. Мы купили ее у отбывшего на Землю обетованную директора магазина. В наследство нам он оставил протекавшую крышу, долги за газ и родственничка Мишу Генделя, занимавшего другую половину дома с женой, детьми и глупым спаниелем. Когда я подошла к дому, он как раз сидел под яблоней в растянутых белых трусах, над которыми нависал живот, играл на синтезаторе «Шолом алейхем» и пил пиво. Он дружелюбно меня приветствовал, не прекращая игры. Затем заявил, что если я куплю мясо и водку, то он готов организовать шашлыки, тем более что к детям сегодня приедут гости. Я вежливо отказалась.