Irene - Умри красиво

— Ах, не доказывает?! — взвилась Алиса. — Отлично. Идем!

Она отшвырнула от себя хнычущую Оксану и схватила меня за воротник, как паршивого котенка. Толкнув меня к калитке (я не рискнула сопротивляться), Алиса зашагала по направлению к своему дому, возвышавшемуся в конце улицы монолитной краснокирпичной громадиной.

Мои «суслики» проводили нас испуганными взглядами — я не сомневаюсь, что они слышали львиную долю из нашего разговора за забором, и теперь не знали, как это все усвоить. Мы подошли к массивным железным воротам и Алиса затарабанила по ним кулаком со всей силы. Вверху, на маленьком мониторчике появился перепуганный охранник.

— Пускай меня!

— Одну секунду.

Она, не задерживаясь ни на мгновение, рванула по вымощенной белыми камешками дорожке к правой части дома. Я оглянулась на озадаченного охранника и нерешительно последовала за ней.

— Алиса, что происходит?

— Мы втаптываем меня в грязь, — ответила она, даже не оглянувшись. — Все, как ты хотела.

Бывшая подруга рывком открыла широкую стеклянную дверь, за которой, прямо на первом этаже, располагался просторный конференц-зал в спокойных молочных тонах, с длинным столом посередине. В комнате воцарилось молчание — несколько человек, как по команде, с удивлением повернулись к нам, а я боялась даже поднять голову, прячась за спиной разгоряченной Алисы. Ведь едва мы вошли, я сразу увидела красивого черноволосого мужчину во главе стола — самого Давида Самаева, главного олигарха нашего города.

— Папа! — скрестив руки на груди, воскликнула Алиса. — Можно тебя на минутку?!

К нам тут же ринулась невысокая блондинка с перекошенным от испуга лицом и огромными выпученными глазами — судя по описанию, это и была Анечка, «неземное создание», о котором мне рассказывала Алиса. Она что-то яростно зашептала, но моя подозреваемая даже не наградила ее взглядом, тяжело втягивая носом воздух.

— Алиса… — смущенно улыбнулся Самаев и поднялся из-за стола. — Я занят, как видишь…

— Черт! — в отчаянии всхлипнула она. — Папа… Я ведь никогда тебя не прошу!

Он извинился перед своими гостями и, с укором поглядев на дочь, вышел из комнаты. О, Господи… Ну что она задумала?! От испуга мне стало трудно дышать — на ватных ногах я проследовала через конференц-зал прямо в слабо освещенный коридор, где, беспокойно посматривая на часы, нас дожидался Самаев.

— Ты даже не представляешь, кто там у меня сидит, — в его тихом, сдержанном голосе отчетливо зазвучали гневные нотки. — Что у тебя случилось?

— За что ты запретил мне общаться с Оксаной?

На мгновение его лицо перекосило от испуга — он метнул на меня беспокойный взгляд.

— Не понимаю, при чем тут…

— Папа! — закричала Алиса, с трудом сдерживая слезы. — Расскажи ей!

Уже в который раз за этот день мне захотелось провалиться сквозь землю — уйти в небытие, раствориться, исчезнуть, лишь бы никогда больше не чувствовать на себе полного ужаса и отвращения взгляда Алисиного отца.

— Да что ты творишь?! — зашипел он и ткнул в меня пальцем. — Кто это вообще?! Что за игры?! Я ведь предупреждал тебя!

— Расскажи ей, что ты видел!!! — вдруг зарыдала Алиса. — Ты вернулся раньше, около двенадцати… Это ведь был день рождения Черкасова! Двадцать пятое октября, чертово двадцать пятое октября!

— Я не хочу об этом вспоминать! — рявкнул Самаев, отодвигая ее со своего пути. — Довольно! Я возвращаюсь к коллегам.

— Папа… — Алиса упала на колени и забилась в угол, закрывая лицо руками. — Она же считает меня убийцей… Она мне не верит…

Он остановился, держась за ручку двери, и медленно повернулся ко мне. Меня окатывали волны жара и холода одновременно — разобрать, жива я или мертва, было так же сложно, как и изобразить из себя невидимку. Черные глаза Самаева вспыхнули подозрением.

— В чем дело? Ты кто такая?

Я неопределенно повела плечом, борясь с ужасной сухостью во рту.

— Мы были тут, после клуба, — вдруг тихо зашептала Алиса. — И он пришел. Он обещал вернуться не раньше трех. И вот… и вот… я никогда, ни за что бы не хотела снова это пережить. И я ненавижу тебя за то, что ты заставила моего отца об этом вспомнить.

Она поднялась на ноги — растрепанные волосы торчат во все стороны, щеки блестят от слез, а во взгляде — столько ненависти, что даже странно, как она сама еще жива под ее тяжестью.

— Тебя еще интересовало, где я была, когда убили Валеру? Я поехала к Стасу в казино. Он проигрался на своем чертовом колесе, и мне пришлось платить за него… Жалко же этого дурачка — ведь влюбился и ходил за мной следом, как теленок! Знала бы ты, как он боялся, что я расскажу тебе о его играх. Но ты не понимаешь, когда нужно остановиться. Что ж, Стасик, прости: миф о хорошем правильном мальчике развенчан!

Я смотрела на нее во все глаза, не сомневаюсь, что вижу ее в последний раз. В эту секунду Алиса напоминала мне шторм в океане — грозный, беспощадный, волны которого с легкостью могут перевернуть даже самый крупный корабль.

— Что касается Ольги, мне крыть нечем. Я была дома, и это мог бы подтвердить только Костик, но вряд ли он помнит. Вот такие дела… В общем, надеюсь, ты все для себя прояснила. Поздравляю, — она горько улыбнулась, преодолевая боль. — Я любила тебя, а ты меня растоптала. А теперь пошла вон из моего дома!

Я отшатнулась от нее и опрометью бросилась к выходу, едва не сбив с ног пораженного Самаева.

У меня остались только сны. Странно, как в них до сих пор пребывают люди, навсегда покинувшие твою жизнь. Каждую ночь я погружаюсь в смутные мрачные коридоры памяти, в которых снова и снова пытаюсь разыскать Алису — чтобы извиниться. А потом — ищу Кирилла. Мысли и сны о нем куда мучительней. Ведь теперь всегда, каждую секунду своей жизни — и во сне, и наяву, — я ищу Кирилла.

Уже две недели как он не приходит к общаге, не дымит в темноте напротив моих окон. Удивительно, но пока я видела его там, мне хоть на минуту становилось легче. Это ощущение похоже на то, когда у тебя день и ночь ноет зуб, и ты не знаешь ни сна, ни отдыха, как тут получаешь сверхсильное обезболивающее — и боль отступает. На два-три часа — не больше. Рано или поздно ты понимаешь, что на самом деле все по-прежнему, ничего не изменилось — и мучения продолжаются.

Кто-то придумал, что время лечит. Но никто не упоминает, какое количество его нам нужно. Я пыталась отвлечься, просиживала часы в библиотеке, пытаясь уловить в танце букв, скачущих за слезной пеленой, хоть какой-то смысл. Я наблюдала из окна за Светкой и Сашей и честно, от всего сердца хотела радоваться за них, но стоило ей прижаться к нему, погладить по голове или зашептать на ухо, и на меня тут же накатывала новая волна отчаянья и гложущей, постыдной зависти. Если бы я могла с ним поговорить, хотя бы увидеть… Если бы у меня был шанс доказать, что я исправлюсь и смогу быть лучше, чем он обо мне думает! Сейчас моя жизнь вдруг перестала быть сочной, будто великан выжал ее, как губку — и привычные удовольствия больше не радовали, а друзья только раздражали. С того дня, как Кирилл привел к нам домой бомжа Василия Ивановича, я запретила себе даже думать о спиртном. Но мысли и желания иногда бывают самопроизвольными — и с этим не очень-то повоюешь. Не помню, кто сказал, что когда опускаешься на самое дно, от него как раз и можно оттолкнуться, чтобы всплыть на поверхность. Однажды, туманным мартовским утром, я проснулась, резко села на кровати и поняла, что вот он — заветный момент для того, чтобы отталкиваться.