Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)

Смерть наследника повлекла громкий скандал. В здании городского суда скопились люди, репортеры и журналисты. Они снуют перед нами, будто бы молекулы, вертятся, как магниты, вокруг энергетического источника. Они чего-то требуют, но я не понимаю. Мне не до них. Я просто делаю то, что велят. Родители уходят в зал суда, а меня ведут к скамье свидетелей. Я послушно следуют к западному входу.

Внезапно кто-то оказывается рядом. Я чувствую, как меня оттаскивают в сторону, но не отбиваюсь, не сопротивляюсь. Просто вскидываю подбородок.

— Адора?

Я вижу перед собой Рушь Дамекес. Не ожидала встречи с ней, но не удивляюсь. Мои глаза медленно изучают покрасневшее лицо девушки. Разбитая и трясущаяся она смотрит на меня голубыми глазами и шепчет:

— Не отнимай его у меня.

— Что?

— Мой брат, — срывающимся голосом говорит Рушь, — у меня больше никого нет. — Ее пальцы внезапно впиваются в мои плечи. Слезы скатываются по ее красивому лицу, а тело содрогается от плача. Разбитая. Одинокая. Жалкая. — Прошу тебя, — взывает он, зажмурив глаза. — Пожалуйста, не отнимай у меня Марко. Ты ведь можешь, пожалуйста, ты можешь сказать что-то, сделать что-то…

— Не понимаю.

— Они убьют его. Казнят, — Дамекес резко вытирает с лица слезы, — по закону, они его убьют, Адора, умоляю, не отнимай у меня брата, прошу тебя, пожалуйста!

Я гляжу на девушку. В груди у меня взрываются горячие шары, и я чувствую, как волна безумия подскакивает к горлу. Глаза застилает слепая ненависть. Делаю шаг вперед и сквозь стиснутые зубы чеканю:

— Проси.

— Я не…

— Проси. — Глаза покалывает, а я расширяю их все больше и больше, ошеломленно и дико испепеляя Дамекес взглядом. Я наступаю на нее. — Умоляй меня.

— Адора, пожалуйста, — Рушь мотыляет головой, — я не хотела, я не знала! Прошу, ты можешь спасти его. Ты ведь понимаешь! — Взывает она, отчаянно вскинув подбородок. Ее тело трясется, ее пальцы бегают по моим плечам, ища опору, а губы дрожат, в такт тихим и рваным предложениям, и в этот момент непоколебимая Рушь Дамекес ломается. Я вижу, как в ней что-то гаснет, и не отвожу глаз. — Прошу тебя. Не отнимай у меня брата.

Резко отхожу назад. Руки девушки падают. Порез на моей щеке щиплет. Как эхо он напоминает о том, что она со мной сделала, и я растягиваю губы в сумасшедшей улыбке.

— Нет. — Шепчу я. Слезы катятся по подбородку. — Нет.

Рушь оседает. Она ударяется спиной о стену и закрывает ладонями лицо. Я слежу за ее страданиями и издаю шипение, совсем не похожее на мой голос.

— Твой брат заплатит за то, что сделал.

Я смахиваю с глаз пелену и выпрямляю спину. Я похожа на свою мать. Я холодная и бесстрастная. Я больше не смотрю на Рушь Дамекес, встряхиваю головой и ухожу, будто бы не слышу, как за моей спиной она плачет, заглушая ладонями всхлипы. Мне все равно.

Зал суда небольшой. Он поделен на две части: с одной стороны сидят представители Верхнего Эдема, с другой — Нижнего. Оглядываю первый ряд, на котором расположились мои родители, шериф Бофорт и Конрад. Также рядом сидит Лиза с отцом. Я взволнованно вскидываю брови: неужели ее уже выписали из больницы? Подруга бледная, но сидит она прямо, гордо скрещивая на груди руки, пусть ее глаза красные и потухшие, будто бы она проплакала не один час.

Я перевожу взгляд на противоположную сторону и задумчиво прикусываю губу. На первом рядом расположена семья Эриха. Впервые я вижу Феликса Ривера вживую, а не на экране телевизора. Это темноволосый мужчина, немного нескладный в плечах. Нос у него горбатый, подбородок — заросший и широкий, как и у Эриха. Жилистые, худоватые руки с особой нежностью сжимают ладони жены, и в целом по его лицу сложно сказать, что он — предводитель Нижнего Эдема, тот самый палач, который казнил десятки, сотни человек. Я с интересом изучаю его, а затем перевожу взгляд на его сына. Эрих тоже смотрит на меня. В глазах у него столько всего творится, что мне становится жутко больно. Вновь мы с ним по разные стороны баррикад. Вновь нас разделили проблемы, печали. Я потеряла брата, а на его плече покоится голова Рушь Дамекес — сестры убийцы, и ничего нас в этот момент не связывает. Абсолютно ничего. Лишь иллюзия, которая также прозрачна, как и силуэт Мэлота, стоящий перед моими глазами.

Судья — Верховный Канцлер Эдема — стоит за трибуной и объявляет дело открытым. Люди встают, садятся, говорят о чем-то, я не понимаю. Просто смотрю на свои руки и жду выхода. Меня вызовут, и мне придется рассказать правду. Придется вспомнить все то, что случилось, и я заплачу. Перед всеми. Они увидят, какая я изнеможенная, напишут об этом в газетах, и уже завтра на меня будут смотреть иначе. Не как на предателя, а как на ту, что потеряла брата. Я не должна заплакать. Пожалуй, это единственная мысль, которая есть в моей голове.

Марко допрашивают долго. Я стараюсь не смотреть на него, но, то и дело, поднимаю взгляд, сверкнув молниями. Марко не сдает Эриха, не говорит, что он тоже был в тот день в нашем поместье. От того дышать мне становится легче, но ненависть никуда не уходит. Дамекес не признается, что пришел с целью убить моего отца. Кажется, он упоминает что-то о самообороне, и я не сдерживаюсь от смеха. Прыскаю, прикрыв пальцами рот, и криво улыбаюсь, наклонив голову. Самооборона? Чокнутый псих.

Моего отца не допрашивают. Вызывают Конрада. Бофорт кладет ладонь на библию и повторяет клятву за секретарем. Выглядит это нелепо, учитывая, что потом парень лихо и уверенно начинает лгать. Он не рассказывает ничего о том, как мы узнали, что Дамекес окажется в доме. Не рассказывает, чем мы занимались, и где мы были. Чтобы не затронуть ту часть истории, в которой говорится о женщине, пострадавшей от рук Эдварда де Веро, мы придумали легенду. Мол, мы все это время находились в доме. Хорошая легенда, ведь словам Марко Дамекеса никто не поверил. Он пытался рассказать что-то о Хельге, но суд отклонил его показания. Ни у кого даже в мыслях не возникло, что замечательная и очень дружная семья де Веро может быть связана с подобными событиями. С пожаром, который произошел тринадцать лет назад! Чушь, несуразица! Люди не поверили, Марко увели, а Конрад продолжал нагло лгать. Отличное правосудие.

— Адора де Веро, — громыхает судья и смотрит на меня блеклыми глазами. Наверно, я отключилась. Не помню, как секретарь назвала мое имя.

Я неуклюже поднимаюсь со скамьи. Со мной рядом никого не посадили. Не знаю, с какой целью. Возможно, чтобы мое мнение осталось моим мнением, и никто не смог хоть как-то на меня повлиять.

Я плетусь к трибуне на ватных ногах, пытаясь не обращать внимания на зрителей, у которых такие огромные глаза, что им не хватает только упаковок с попкорном. Хорошее кино. Зрелищное. В голове хрустят, будто чьи-то когти, вспышки камер. Я усаживаюсь на стул и вскидываю подбородок.