Дарья Плещеева - Береговая стража

— Чего тебе, Бянкина? — спросила Анюта.

— Поговорить надо.

— Не о чем вроде.

— Есть о чем.

Федька понятия не имела, как приступиться к пикантному разговору, и от неловкости глядела в пол.

— Так это у нее Санька Румянцев на уме! — догадалась Дуня.

— И что? — Анюта, хорошая актерка, притворилась, будто не понимает.

— Может, ты, сударыня, скажешь… скажешь, где он был после представления?.. — неуверенно спросила Федька.

— А не скажу. Потому что не знаю. Да и знать не могу, — твердо ответила Анюта.

— Так, может…

— Не может! И заруби на носу своем дырчатом — слышать я о нем больше не желаю. Так-то. Еще недоставало, чтобы полиция…

— Так он у тебя был?!

— Нет, говорю тебе! Вот ведь дура, простых вещей не понимает! Не было его у меня — и отродясь не бывало!

— Ступай, ступай, — сказала Федьке Дуня. И прищурила левый глаз. Это означало — дождись меня, кое-что скажу.

Фигурантка выскочила из уборной. Ну конечно! Коли поднимется шум — Анютин покровитель может узнать про ее шашни с Румянцевым. И прощай счастливая жизнь!

К дверям спешила Наталья Макарова — несла новость Анюте.

— Слыхала, Бянкина? Что открылось! Румянцев дома не ночевал! Полиция к нему ходила — так его матушка-умница побожилась, будто прибежал сразу после представления и спать улегся, а братец-то и выдал! Так и сказал — перед самой заутреней старшенький-то явился, зол был — как черт!

И Наталья ворвалась в уборную — праздник-то какой, можно услужить Анюте Платовой. Та не скупа, отплатит — юбку надоевшую подарит, сорочку с порванным кружевцем. У нее-то их на весь театр станет, и на береговую стражу, и на хор.

Да и все будут Анюту выгораживать — в ожидании награды за преданность.

А если Федька попытается объяснить полицейским сыщикам, что Санька провел полночи у Анюты, — весь театр против нее выступит… Все, чего она добьется, — это нагоняя от начальства.

Федька прислонилась к стене. Значит, слов более не надобно. Надобно действовать. А как?

Из уборной вышла Дуня Петрова, как и Федька — в шубке внакидку и всего в двух юбках, чтобы удобнее было заниматься.

— Пошли, — велела она и, приведя фигурантку в тихий закуток, сказала прямо:

— Не будь дурочкой, Бянкина. Платова тебе не помощница. Коли хочешь ему пособить — беги, ищи деньги. У вас в береговой страже есть Семен-питух, он за деньги родную мать продаст. И другие тоже… Докопайся, где тот же Семен вечером шлялся, уговори его — будто он вместе с твоим обалдуем шлялся да на похмельную голову позабыл.

Федька ахнула — вот ведь где друг подлинный сыскался!

— Я тебе этого, Дуня, не забуду, вот те крест!

— То-то все вы, молодые дурочки…

Самой Петровой было уже двадцать пять или даже двадцать шесть. Тоже не красавица, право танцевать вторые партии всеми средствами доказывала. А первых ей все равно не видать — ибо не француженка, не австриячка и не итальянка.

— А Платову не трогай, ей и без тебя тошно, — добавила Дуня.

— А ты как думаешь — кто Глафиру-то?..

— Это дело темное. Оно, может, вообще никогда не откроется, — подумав, сказала Петрова. — Глафира уж больно много скрытничала. Кабы с нами делилась — мы бы теперь все сыщикам и доложили, и злодея бы они поймали. А так… сама видишь…

— Но ты ведь не веришь, будто это Румянцев?

— Верю! Я, Бянкина, такое в жизни повидала — что парень сгоряча мог зазнобу удавить, верю! — с неожиданной яростью выпалила Дуня. — Хоть у твоего Саньки и кишка тонка на такое дело… Мог, вконец одуремши…. А потом к Анютке кинуться — с перепугу, и полночи с ней маяться…

— Да нет, Дуня, что ты, Господь с тобой! А если он скажет сыщикам в управе благочиния правду — был, мол, с любовницей? Платова, конечно, станет отпираться…

— Ну так обойдется это Анюте в две или три сотни. Одно ее ожерелье дороже стоит. Она уже и теперь припоминает, через кого можно встречу с обер-полицмейстером устроить. Я ее знаю, она ловкая! Может, и не деньгами расплатится. Так ты беги, выручай уж своего болвана, дурочка, а то его в каторгу погонят — и ты в петлю полезешь.

И Федька, поцеловав Дуню в щеку, помчалась на мужскую половину — высматривать Семена-питуха.

Но, пока добежала, сообразила: если Семен согласится, ей этого паршивца всю жизнь поить придется. А зато есть другой человек — который поможет не ради денег, а по своей несуразности. Его можно выманить и все ему растолковать. Ну и заплатить, разумеется — немного, совсем без денег тоже нельзя.

Имелась в Федькиной жизни одна нелепая история, за которую было немножко стыдно. Года полтора назад ей показалось, что Санька уже готов проявить здоровую мужскую благосклонность. Первым делом Федька испугалась — как же на нее отвечать? От товарок-фигуранток она знала, что любовнику в постели надобно угождать, и про всякие ухватки наслушалась. Но сама опыта не имела ни малейшего, даже ни с кем не целовалась — в береговой страже она не пользовалась успехом, а из публики время от времени интересовались какие-то гадкие люди, на которых и смотреть-то было тошно, а не то что в постель с ними ложиться.

Бянкина, бывши почти на два года старше Саньки, понимала — он будет ждать от нее хоть какой-то опытности, а она по сей части бестолкова — дальше некуда! И нет же в столице кого нанять, как нанимают помесячно, скажем, музыкального учителя. Первая ночь с Санькой могла стать и последней — если ему не понравится. А этого Федька не хотела.

Характер у нее был стойкий, боли она не боялась — это для танцовщицы вещь привычная, и учеников даже учат выверять по ней движения: когда, встав в аттитюду или в арабеск, ощутишь ее — значит, поза схвачена верно. Если отнестись к амурной близости как к танцу — то можно ее постичь тем же методом: перед тем, как блистать на сцене, танец многократно проходят в зале, и публика этой черной и потной работы не видит; равным образом перед тем, как оказать себя умелой и страстной любовницей в румянцевской постели, надобно отрепетировать все ухватки в постели иной…

Самое забавное — избранника она сразу наметила, без всяких колебаний. Это был чудаковатый и придурковатый Бориска. Про него было известно, что жил с квартирной хозяйкой, старше него лет на двадцать. Сам он этими делами не хвастался — и был белой вороной в береговой страже, где мужчины считали долгом регулярно докладывать о похождениях.

Бориска Федьке нравился тем, что не путался в интриги, мало пил, почти не ругался, старался быть любезным. А то, что губы вечно полуоткрыты и взор блуждающий — полбеды. Отношения между мужской и женской частью береговой стражи были приятельские — то и дело возникали амурные приключения, но завершались они обычно без скандалов. Поэтому Федька приступила к маневрам без затруднений — договорилась с подружкой Малашей, которую обыкновенно ставили в пару с Бориской, и сама стала с ним танцевать…