Дарья Плещеева - Береговая стража

— Я им не хозяин.

Тут взгляды встретились. Матвеич смотрел глумливо, и вся его фигура выражала глумление, особливо плешь, сползающая ото лба к затылку; он, убедившись, что Лиза поняла его взгляд, склонился так, чтобы она могла отлично разглядеть все особенности плеши.

— Скажи, я велела. Понял? — и, не желая вступать в пререкания с этим неприятным служителем, бывшим лакеем, а ныне — исполнителем опасных затей, Лиза пошла прочь. Последнее слово осталось за ней.

В гостиной брат и сестра уже не орали, а тихо переругивались.

— Ты останешься ночевать у нас, друг мой, — сказала княгине Лиза. — А утром мы, Бог даст, соберемся, снарядимся и поедем вызволять Ореста с Платоном. Я сама с вами поеду! Я-то, когда наряжусь и причешусь, и не такого кавалера укротить сумею, каков Рылеев.

— Лиза права, сейчас мы уложим тебя, чтобы утром друг за дружкой не гоняться, — согласился Лисицын. — Лизанька, ты ведь дашь Маше модное платье? Я тебя знаю, сестрица, ты за модами не следишь, а завтра нужно быть во всеоружии.

Когда же княгиню удалось увести в спальню, Лисицын тихонько велел жене, чтобы дала гостье для успокоения ну, хоть мадеры, а то и «ерофеича». Нужно было подольше задержать ее в постели, а потом еще чем-либо отвлечь и перенести визит к Рылееву на неопределенное время.

— Да, миленочек, — шепнула Лиза и все сделала по мужнину слову.

Она знала, что Ухтомская потихоньку попивает, и беспокоилась, что порция «ерофеича» надолго ее не уложит, но обошлось, и утром все поднялись довольно поздно. Лиза потихоньку расспросила девок — оказалось, что три лакея действительно бродили вдоль сугробов по берегу Фонтанки, причем одному Матвеич для вразумления без лишних церемоний подбил глаз.

Нужно было дать полицейским сыщикам время для основательного допроса князей Ухтомских, нужно было дать Рылееву время для обстоятельного доклада государыне. Лисицын и Лиза, не сговариваясь, выдумывали всякие предлоги, чтобы выехать попозже. Лиза увела княгиню в свою гардеробную и долго выбирала ей платье, потом отдала ее в руки волосочесу, а сама послала казачка к Васильевым. Вернувшись, он доложил: Марфинька очень плоха, а госпожа Васильева лежит при смерти.

— Ох… — прошептала Лиза, и это означало: только бы сперва ушла Марфинька, оставив мать главной наследницей своего имущества. Если же сперва отдаст Богу душу Катерина Петровна, то, поскольку Марфинька завещания уж точно не оставит, объявятся лишние наследники — ее родня по отцовской линии.

Собственно, это следовало предвидеть, мать с ее слабым сердцем могла скончаться от одного лишь страха за дочь. Следовало изобрести что-то иное! Но ведь так удачно все совпало — сватовство откупщика, беготня разъяренной дансерки вокруг васильевского дома, любовь Марфиньки к малиновому варенью!

Мысль о варенье потянула за собой мысль о Матвеиче, сумевшем найти в дворне Васильевых продажную кухонную девку. Надо было велеть ему загнать в дом лакеев, все еще слонявшихся по пространству меж забором и Фонтанкой.

Матвеич пропал, а спрашивать о нем супруга Лиза не решилась. Если бы муж хоть на минуту заподозрил, что Лиза через его голову что-то приказывала Матвеичу, его одолели бы совершенно ненужные в такую пору подозрения. Сейчас другая задача — подольше задержать дома Ухтомскую. Удалось ей внушить, что даже смертельно испуганная за детей мать должна являться к обер-полицмейстеру при полном параде и с безупречной прической, а от лохматой разъяренной фурии он постарается поскорее отделаться, не дав никаких обещаний.

Лизе чудом удалось незаметно отправить к Румянцеву Марью Дормидонтовну и передать, чтобы сидел в своей комнате и ждал, пока позовут.

Полдень миновал, Лиза и княгиня уже убрались достойным образом, можно было спускаться в сени с надеждой, что супруг отдал конюхам надлежащие приказания, и упряжные кони впали в какую-нибудь непонятную лошадиную лихорадку. Тут-то и объявился Матвеич — подъехал на извозчике и, не увидев в сенях Лисицына, обратился прямо к Лизе:

— Беда, барыня.

— Что такое?

— Беда. Не извольте никуда ездить!

Это был прямой приказ.

— Ты с ума сбрел? — прикрикнула на Матвеича Лиза, и тут княгиня Ухтомская чувствительно пихнула ее в бок.

— Что случилось, Яшенька? — спросила она с неподдельным трепетом.

— Ступайте наверх, к барину. Не в сенях же мне докладывать! — прикрикнул на дам Матвеич.

Лисицын уже был готов к выходу и стоял столбом, пока лакей Юшка, обходя его, снимал с фрака незримые пылинки с волосинками. Увидев сестру, жену и сильно недовольного Матвеича, он забеспокоился.

— Что там у вас стряслось? — спросил Лисицын.

— То стряслось, что щенок ваш объявился, — брякнул Матвеич. — Говорю же, беда!

Щенком Лисицын с Ухтомской, а вслед за ними и Лиза, называли племянника своего, сына незаконной отцовской дочери Анны, Дмитрия Тропинина. Его старый Лисицын любил больше родных детей, и потому родные ненавидели его от всей души — как же иначе?

— Как объявился?!

— А так — вон, барыня велела за одним домишкой присмотреть, что возле Гостиного, а он — там, и с целой ватагой! Под именем Шапошникова!

— Барыня? — Лисицын посмотрел на Лизу, решительно не понимая, как кроткая игривая женушка додумалась что-то приказывать Матвеичу.

— Друг мой, я все тебе объясню, непременно объясню! — быстро сказала Лиза. — Но потом, потом! И что щенок?

— Я поставил людей и сам там был. Надо ж понять, что он затевает. С утра туда пришел кавалер, принес связку бумаг в пол-аршина толщиной. Для чего щенку бумаги — нетрудно догадаться, правды в них ищет! Потом кавалер вышел, с ним парнишка. Остановили извозчика, покатили на Васильевский. Мне это сразу не понравилось…

— Вернулся… — прошептал Лисицын.

— Его еще недоставало! — воскликнула Ухтомская. — Яшенька, на тебя вся надежда, доверши благодеяние, в долгу не останусь!

— Так и я хотел довершить благодеяние, — Матвеич нехорошо усмехнулся.

— Точно ли он? — растерянно спросил Лисицын.

— Точно, мне ль не знать? У меня на руках, можно сказать, вырос! Ну, думаю, для чего ж ему посылать этого бумажного кавалера на Васильевский? Мы с Полкашкой — следом. И прибыли тот кавалер с парнишкой в халупу, плюнь — развалится. Что ж, думаю, хорошего ищут они в той халупе? Мы остались там, стояли поблизости. Спросили у людей — кто халупе хозяин. Сказывали, старик один там уж много лет живет, по прозванью Устин Карпыч Куликов, свечи льет. Часа не прошло, выходят, регочут! Завещания, кричат, завещания! Вот они, любезные завещания! То-то Шапошников будет рад! Тут я по лбу себя хлопнул — не может быть, чтобы старый черт Евсейка уцелел! Я же его по льду гнал, я сам в него стрелял, я сам видел, как он у берега под лед ушел! А он-то, видать, уцелел! И завещание батюшки вашего уцелело!