Дарья Плещеева - Береговая стража

И никто не станет горевать, если через несколько лет долговязый покинет театр и сделается танцевальным учителем.

Покинуть сцену… а что в ней хорошего, в сцене-то?.. Запах разве что, в детстве волнующий душу, — запах клея, краски, древесины и чего-то еще, им только за кулисами и дышишь. А еще? Молоденьких фигуранток хоть высматривают обожатели, ждут их у театрального входа, шлют им цветы и подарки. Мужской части береговой стражи подарков никто не шлет. А если вдруг и пришлет — то купчиха, вроде Сенькиной. И боже упаси!

Нестройный шум в оркестре угас. Наступила тишина — как обыкновенно перед увертюрой. Шептавшаяся береговая стража — и та смолкла.

За кулисами — Санька не видел во мраке лиц, но очертания больших юбок угадывались, — собралась дамская часть береговой стражи, ждала выхода.

С ней дело обстояло несколько иначе, нежели с мужской, — если юноша после балетной школы выдвигался в соответствии со своим талантом, то девица — по причинам более земным. Вон та же Анюта — мало ли денег потратил ее откупщик, чтобы из фигуранток ее возвысили до дансерок, получающих танцевальные партии второго плана. Но Анюта умна — с кем попало в постель не ложится, да ей и незачем, а Дуня Петрова прошла в дансерки по смятым простыням немалого количества мужских постелей…

А вот Федьке на роду написано помереть в береговой страже.

Санька насупился — он знал, что Федька следит за ним из-за античной колонны или даже из-за плеча более рослой товарки.

Это был его тяжкий крест. Вся уборная потешалась: загонит она тебя в угол, схитрит, поведет под венец. Санька отругивался: да на что мне рябая; что я, с гладкой рожицей не сыщу? Но в уборной береговой стражи оправдываться бессмысленно — тут же всяких пакостей наговорят. И потому Санька старался избегать Федьку, хотя в детстве они даже дружили — пока девочка в шестнадцать лет, перед самым окончанием школы, не свалилась с жесточайшей оспой. Она выжила, не ослепла — и такое случалось, — но лицо было попорчено — не так, как у Гриши Поморского, у того по роже словно картечью выпалили, но порядочно, да и потемнело. С таким лицом в дансерки не пробьешься, хотя ноги у Федьки — как у Дианы-охотницы, сильные и ловкие, способные на всякий турдефорс.

И имечко неподходящее. Угораздило же родителей назвать дочку Федорой! Как-то все совпало — и родилась она 11 сентября, когда память преподобной Феодоры Александрийской, и в родне была всеми любимая бабка Федора, незадолго до того скончавшаяся. Кто ж знал, что дочь унаследует талант отца с дядей и будет выбрана для постижения танцевального ремесла? Да и окажет в нем успехи? А заново креститься не положено.

Ее, собственно, следовало бы звать Федоркой, но после болезни лицо сделалось, как у мальчишки, — тут уж сам Бог велел кликать Федькой. Первым до этого додумался Васька-Бес, прочие подхватили — имечко прилипло.

Как вышло, что Федька влюбилась в Саньку? Когда, за какие добродетели? До оспы или после? Но влюбилась основательно — и всю душу готова была вложить в заботу о нем. К тому же старше на два года — и, значит, в житейских делах поопытнее. Она могла купить избраннику новые чулки, бархатную ленточку — перевязать косицу, вышить ему платок, и все это проделывала без всякого стеснения, просто — приносила и вручала.

Об амурах с Анютой она, разумеется, знала. Ну так Анюта — замужняя, да и откупщик — при ней, под венец Румянцева эта дансерка не потащит. А у Федьки, как подозревала береговая стража, именно венчанье было на уме — и она прикармливала, задабривала, улещала Саньку, как будто новые чулки могли затмить ее рябое личико.

Вообще в береговой страже страсти кипели изрядные. Федькина подружка Малаша положила глаз на Ваську-Беса, а сам Васька хотел попасть в любовники к немолодой фигурантке Наталье, которая тоже ранее была дансеркой. Наталья имела тетку, написавшую на нее завещание, и много там чего поминалось. И домик в Коломне, и разные имущества. Но Наталья приблизила к себе лентяя Петрушку — почему, никто не знал. Петрушка ради нее оставил Анисью, а та с горя сошлась с Семеном-питухом. Если укараулить тот миг, когда Семен получает за свои балетмейстерские приработки вознаграждение, и ловко отнять деньги, то с ним жить еще можно…

Отношения между береговой стражей и дансерами были именно такие, как положено: одни смотрели сверху вниз, другие злословили и даже строили мелкие пакости.

Имелась еще балетная молодежь, которая выпускалась из школы в фигуранты, но за год-другой начальство, присмотревшись, определялось в намерениях. Эту молодежь береговая стража своей до поры не считала. И впрямь — выпустится девчонка сопливая, через полгода глядь — а она уже утром на занятия в своем экипаже приезжает. И платьев у нее дюжина, и дорогие перстеньки завелись, и квартиру ей любовник снял чуть ли не на Невском. И хотя формально она еще в фигурантках, считать ее своей нелепо.

Или вот выпустился Ванюша Вальберх — как раз через год после Саньки. И тут же — в дансеры, и годовой оклад ему в шестьсот рублей положен! Дня в береговой страже не постоял. Пляшет, правда, отменно — не хуже самого господина Лепика, который еще прохлаждается в уборной — его выход в роли Геркулеса не скоро.

Первое действие началось с всеобщих пантомимических рыданий. Посреди городской площади лежал на смертном одре фессалийский царь Адмет — в кои-то веки вторую по значимости партию дали русскому, Александру Грекову. И весь Адметов добрый народ молил богов спасти ему жизнь. Явилась наконец царица Альцеста — госпожа Бонафини, окруженная подругами — двумя главными, Глафирой Степановой и Марией Грековой, и четырьмя второстепенными, одна из них — Федька. И первый акт, знакомый с детства, понесся, полетел!

Изобразив с товарищами скорбь злоедучую, Санька отступил за кулисы на левую, если смотреть из зала, «мужскую» половину, где на скамье уже лежали приготовленные наряды адских призраков, чтобы сразу накинуть поверх рабских: наглухо застегиваемые на спине коричневые кафтаны ниже колена с нарисованной на пузе страшной оскаленной рожей в языках пламени, маски с такой же рожей и палки с пучками рыжих и красных лент, изображающие факелы адского пламени; ежели правильно махать, то выходит похоже.

В это время главный жрец руками изобразил повеление оракула: Адмет будет спасен, если кто-то отдаст за него свою жизнь. Жрец пошел предлагать самопожертвование всем, кто на тот миг обретался на сцене, и все шарахались, но шарахались красиво и возвышенно, и даже в бегство пускались весьма грациозно. Санька с товарищами, дождавшись своей музыки, за спиной у жреца прыжками и потрясанием рук показывал, какой ужас ожидает человека, согласившегося заместить Адмета.