Клэр Бреттонс - С вечера до полудня

— Габи, это не твоя вина, — сказал он твердо. — Это не ты разлучила отца с матерью.

Габриела вскинула брови.

— Ты что, психолог? Говоришь точь-в-точь как доктор Ида Хоффман.

Представив себе эту миниатюрную женщину, раз за разом отказывавшуюся отвечать на его расспросы о Габриеле, Гордон решительно запротестовал:

— Нет, я просто более или менее знаю человеческую натуру. Но это ничего не меняет. Твоей вины в том не было.

— Так мне уже говорили. Но мама могла бы с этим поспорить. — Габриела натянула на колени одеяло. — А потом видения стали появляться так часто, что мне не удавалось их истолковывать. А мама изображала страуса…

— Страуса?

— Зарывала голову в песок. И этим чуть не погубила меня. — Габриела прижала к груди подушку. — Знаешь, как лихорадочно работает детский мозг? Каково видеть всякие ужасы, которые не имеют к тебе ни малейшего отношения?

— Нет, не знаю. — Наклонившись, он оперся локтем о колено. Девица все-таки была первоклассной актрисой. Подумать только, послание на двери потрясло ее до глубины души, но она собрала всю волю в кулак и продолжает гнуть свою линию. И до чего убедительно! Точнее, было бы убедительно, не знай он всей правды. — Но, думаю, не слишком весело.

— Вот именно.

— Значит, ты поехала к доктору Хоффман?

Струи холодного воздуха из кондиционера колыхали кружевные занавески на окне и чуть вздували начавшие подсыхать волосы Габриелы, мягкими прядями обрамлявшие ее лицо. У Гордона потеплело в груди — девушка была так прелестна!

— Тетя Нэнси меня отвезла. Погаси верхний свет, пожалуйста! — Она зажгла ночник. Комнату залило теплое розовое сияние. — Само собой, она сказала маме, что мы идем в кино. Но она знала, что, если мне не помогут придать смысл всему, что я видела, беды не миновать.

Оказывается, подивился Гордон, тетя Нэнси познакомила Габриелу с Шелтоном вовсе не ради денег. Нахмурившись, он выключил верхний свет.

— Каждому следовало бы обзавестись такой тетушкой Нэнси.

— Да, пожалуй. Хотя чай она готовит прескверный. Такой слабый, что через него можно газету читать.

Морщины на его лице разгладились. Он снова посмотрел на девушку с нежностью. Улыбка, звучавшая в его голосе, грела ему Душу.

— А теперь ты расскажи о себе. — Она откинула волосы с лица. — У тебя была своя тетушка Нэнси?

В свете ночника волосы ее казались золотыми.

— Нет, хотя моя матушка очень похожа на нее. Она и сейчас не менее заботлива, чем в то время, когда я был совсем мальчишкой. «Никогда не полагайся на первое впечатление» — вот ее рецепт счастливой жизни.

Гордон подошел к окну. В ветвях деревьев играл легкий ветерок. Подстриженная лужайка была залита лунным светом. Чтобы добиться правды, надо самому быть искренним. А ему так хотелось — нет, было необходимо! — добиться правды от Габриелы.

— У матушки есть целый набор доморощенных философских изречений на все случаи жизни. У Рейнера тоже был.

— Почему ты называешь его по имени?

Гордон пожал плечами.

— Мы были скорее друзьями, а не отцом и сыном. — Он поскреб висок и улыбнулся. — Рейнер был немного странный. Он любил семью, но… как бы это сказать, не хотел, чтобы мы его сильно любили.

— Может, он предчувствовал, что рано покинет вас, и боялся, что вы будете сильно страдать?

— Может быть. — Гордона словно озарило: именно поэтому Рейнер разрешал им доходить лишь до какой-то определенной границы в их отношениях, а дальше не пускал. Гордон улыбнулся: — Ты что, психолог?

— Нет, — она ответила очаровательной улыбкой. — Просто тетя Нэнси тоже любила доморощенную философию.

— Как ты ласково говоришь о ней.

— Еще бы. Она весьма своеобразная леди, даже слегка эксцентричная, но всегда была на моей стороне.

И никто больше. Гордон гадал, каково это — расти с матерью, которая на тебя в вечной обиде из-за отца. Наверное, чертовски одиноко, решил он, рассеянно поглаживая стоящего на комоде хрупкого стеклянного голубя. А для ребенка — просто страшно, мучительно.

— Твоя мама пекла печенье? — вдруг спросил он.

— Что ты! Она считала, что кухня — просто помещение, через которое можно выйти в гараж. Вот тетушка Нэнси, та пекла. Шоколадное печенье с прослойкой из помадки.

Он состроил гримасу.

— Опять шоколад.

Габриела наморщила нос.

— Очень даже хорошо.

Гордон примостился в ногах кровати.

— Когда я учился в младших классах, мама встречала меня из школы с печеньем и молоком.

— Каждый день?

— Ага.

Раньше он об этом как-то не думал. Мать тратила на него и Грейс время, которое могла бы посвятить себе самой.

— Расскажи еще что-нибудь, — попросила Габриела.

Он увидел в ее взгляде жадный блеск. Ее детство прошло совсем иначе. Может, эти рассказы помогут отвлечь ее мысли от сегодняшнего кошмара.

— Но я устал.

Она похлопала ладонью по кровати.

— Приляг.

В приглашении не было абсолютно ничего сексуального, но Гордон колебался.

— Что? Боишься, не сможешь себя контролировать?

В глазах ее появился ласковый поддразнивающий огонек.

— Скорее, я боюсь за твой самоконтроль.

— Не думай об этом.

Он растянулся рядом с ней, ощущая аромат ее духов, запах ее тела.

— А ты маме рассказывал о том, что происходило с тобой в школе? — Подвинувшись ближе, она заглянула ему в глаза.

Внезапно у него перехватило горло. Кое-как справившись с неожиданным волнением, Гордон сказал:

— Ну да, разумеется.

— А о чем ты ей рассказывал? — Голос ее приобрел какой-то новый тембр, весьма сексуальный.

— Ну, к примеру, о том, как Тим Сандерс стащил завтрак у Мины Голдсмит. Она, кстати, была первой женщиной, разбившей мое сердце.

Габриела тихо рассмеялась.

— А сколько тебе тогда было?

— Восемь. — Хмыкнув, он сполз чуть ниже. — Я думал, что никогда больше ни в кого не влюблюсь. Но мама уверяла меня, что мое сердце разобьется еще раз десять, не меньше.

— И как? — Габриела прислонилась к его плечу.

— Не меньше, это точно.

— И у меня.

— Правда?

— Угу. — Она робко коснулась пальчиком его груди.

Гордон сжал зубы, чтобы удержаться и не обнять ее, ведь сейчас это было бы так просто, так естественно.

— Когда я была маленькой, папа рассказывал мне про старые времена. — Зевнув, она опустила голову ему на грудь. — Его отец эмигрировал из Швеции.

Ее волосы щекотали его плечо. Гордона охватывало все большее смятение.

— А мы все стопроцентные американцы.

— Стопроцентные американцы. — Она потерлась головой о его грудь. — Мне это нравится.

Вот дьявольщина! Поддавшись искушению, Гордон обвил рукой ее плечо. Габриела мурлыкала, как довольная кошечка, а он нежно улыбнулся ей, но она не видела этой улыбки.

— Ты все еще боишься?