Трейси Гузман - Райская птичка

Она вынула из книги глянцевые конверты, достала из первого ленту негативов и поднесла ее к свету. Плоская история в горело-рыжих тонах. На этой пленке было всего четыре кадра, и, хотя дат на них не стояло, Элис с первого взгляда догадалась, когда их отсняли: в 1963 году, в начале лета, перед ежегодной поездкой на озеро.

На Натали было платье-рубашка с глубоким квадратным вырезом и завязками-косичками на плечах. Это платье ей подарили в октябре, на семнадцатый день рождения. Элис помнила, как Натали прихорашивалась перед зеркалом, как на ярко-синем фоне наряда ее кожа сияла, будто припорошенная перламутром. Мать купила платье только после того, как оно попало в сезонную распродажу, и Натали жаловалась, что придется ждать не меньше восьми месяцев, прежде чем снова потеплеет и она сможет в нем ходить. Но вот наступило долгожданное лето, и Натали стояла, воинственно уперев руки в боки: завитки белокурых волос струились у нее по плечам, а лицо было непроницаемым.

Обстановку Элис не узнавала: пруд, окруженный зарослями высокой травы и полустертыми камнями, изгородь из тонких жердей за спиной сестры, тенистые деревья на заднем плане. В то лето Натали на первые три недели июля отсылали к друзьям родителей, которые вызвались показать ей Смит и попытаться соблазнить ее вкусом студенческой жизни. Возможно, этот внезапный порыв во что бы то ни стало устроить Натали в колледж означал, что родители нашли открытку? Элис смутно припоминала, какой напряженной была обстановка перед отъездом Натали: хлопающие двери, разговоры на повышенных тонах за ужином. Следующее воспоминание с привкусом вины было о том, какое облегчение она испытала, когда Натали уехала и жизнь пошла прежним, размеренным и спокойным чередом.

Должно быть, фотографии сделаны у дома тех самых друзей, решила Элис, переходя от кадра к кадру. Но когда настал черед последнего, она уронила пленку на колени и закрыла рот руками, пересиливая внезапно накатившую тошноту.

Натали стояла боком в том же платье, обхватив руками живот. Одна ладонь лежала сверху, а другая снизу, туго натягивая платье на мягкой припухлости живота. Глядя на эту старую двухмерную реальность, Элис мгновенно поняла, когда Натали изменилась и почему.

– Элис?

Финей покинул свое кресло и теперь стоял у нее за спиной. Его ладони мягко придерживали ее за плечи.

– Я не знала, – проговорила Элис.

– Чего ты не знала?

Она протянула ему пленку и открытку. Финей надел очки и молча просмотрел кадры, потом прочел текст и отложил открытку на стол. Его ладони вернулись к плечам Элис, и через тонкую ткань рубашки ей передалось их прохладное спокойствие.

– Она родила этого ребенка?

– Нет, – Элис покачала головой. Собственная печаль налетела на нее, протянула к ней жадные, цепкие пальцы. – Ее не было всего три недели. Я думала, она гостит у друзей. Так мне сказали.

– Родители?

– Да.

Элис никогда не понимала, почему в то лето Натали записала ее в стан врагов. Перемена в ее сестре была резкой, отчетливой, словно зловещее нечто нащупало в их семье слабину и вклинилось в нее, отколов Натали от остальных. Но теперь она поняла, что причиной отчуждения ее сестры послужило не что -то, а начало кого -то. Элис опять посмотрела на дату открытки. Конец марта. Натали, должно быть, была примерно на четвертом месяце беременности. Ужас, охвативший Элис, усугубился, когда она вспомнила несмелые подрагивания, волновавшие ее собственный живот, нараставшее ощущение недостатка кислорода, когда она поднималась по ступенькам.

Осознав, что родители толкнули Натали на такое, Элис одним махом разрубила узы, которые связывали их и которые она всегда считала нерушимыми. В один миг их лица превратились в чудовищные маски, забота и тревога в их взглядах сменилась чем-то суровым и неподвижным. Элис почувствовала, что ее несет через темноту пространства прочь от них, к тому холодному месту, где, наверное, прозябала Натали. Ей хотелось извиниться, утешить, взять назад все те слова, которыми она, сама того не зная, раз за разом топтала последние шансы на примирение. Натали некому было довериться, не у кого было искать поддержки. И тут Элис вспомнила предостережения Томаса, его завуалированные замечания по поводу ее родителей: «Они были далеко не святыми, Элис. Они сделали несколько очень больших ошибок». Натали, вероятно, не нашла лучшего исповедника, чем Томас. К своему стыду и сожалению, Элис почувствовала, что ее сковала знакомая боль ревности. Она тоже поверяла Томасу свои тайны, и теперь ей стало до боли очевидно, насколько пустыми и наивными казались ее детские исповеди по сравнению с проблемами Натали.

– Элис, – Финей достал негативы из второго конверта и теперь держал пленку на свету. Его голос прозвучал как-то сдавленно. – Может, мне не стоит их смотреть.

– Там Натали?

– Нет. – Он протянул ей негативы. – Ты.

Как бы ей хотелось подбежать к девушке на этих кадрах, взять ее за руку, отстранить гриву белокурых волос и шепнуть на ухо: «Беги, еще не поздно». Но люди никогда не верят, что с ними на самом деле случится то, что должно случиться. Когда Элис было четырнадцать, она не верила, что ее тело начнет войну против себя самого. И позднее не верила, что будет отчаянно отбиваться от ползучего наступления своей болезни и все-таки проигрывать. Тот, кто предупреждает тебя о будущем, на самом деле не подготавливает тебя к нему. К нему ничто не может подготовить.

Та Элис, что застыла во времени, зажатая в нескольких квадратиках пленки, переживала одни из своих самых счастливых моментов. Ребенок поборол болезнь, гормональный всплеск беременности пропитал ее, и она впервые испытывала к своему телу любовь и уважение, восхищаясь его способностью одновременно разрушать и созидать, при этом не уничтожая ее саму. Вместо лекарств она глотала огромные безвредные витамины и поглощала немыслимые количества молока, ледяных зеленых виноградин, которые вытаскивала из морозилки, соленых крекеров с маслом, а иногда просто масла, которое слизывала прямо с кончиков пальцев.

Днем она бродила по окрестным лесам, стараясь как можно реже встречаться с Натали, и возвращалась только тогда, когда воздух становился прохладным, – духи леса успевали вплестись в ее волосы, пристать к пальто и ботинкам. Натали не расспрашивала ее о беременности, что одновременно настораживало и радовало Элис. Вместо любопытных, она ловила на себе расчетливые или равнодушные взгляды сестры, словно та находила другое логичное объяснение одежде, которая становилась мала, и новой утиной походке. Элис нежилась в объятиях бездонного сна, проваливалась в его ущелья, едва успевая забраться под простыни, и просыпалась, обнаруживая, что держится руками за тугой холмик своего живота.