Джулия Куин - Когда он был порочным

– Почему ты говоришь мне это? - спросил он тихо и без всякого выражения.

– Не знаю, - ответила она и нервно сглотнула. Но на самом деле она знала. Она хотела, чтобы он горевал так же, как она. Чтобы ему было так же больно, как и ей. Желать этого было нечестно и не слишком-то хорошо, но она не в силах была подавить это желание.

– Франческа, - сказал он каким-то странным, глухим и резким голосом, какого она никогда прежде не слышала.

Она подняла голову, но поднимала ее медленно, в страхе перед тем, что, возможно, увидит на его лице.

– Я не Джон, - сказал он.

– Я знаю.

– Я не Джон, - повторил он громче, и она даже т. подумала, что он не слышал ее ответа.

– Я знаю.

Глаза его сузились, и взгляд их устремился на нее с пугающей силой.

– Это был не мой ребенок, и я не могу стать тем, кто тебе нужен.

И тут что-то внутри ее стало умирать.

– Майкл, я…

– Я не займу его место. - И хотя он не кричал, но прозвучало это так, словно он хотел крикнуть.

– Нет, да ты и не можешь. Ты…

В мгновение ока он оказался рядом с ней, схватил ее за плечи и поставил на ноги.

– Я не стану делать это! - вопил он и тряс, и тряс ее, затем переставал, затем снова тряс и тряс. - Я не могу стать им! Я не стану им!

Она не могла говорить, не могла вымолвить ни слова и не знала, что делать.

Не знала, кто этот человек рядом с ней.

Он перестал трясти ее, но пальцы его по-прежнему впивались в ее плечи, и он не сводил с нее глаз, блестевших, как ртуть, и таивших в себе какой-то ужасающий и печальный огонь.

– Ты не можешь требовать от меня этого, - выдохнул он. - Я не могу это сделать.

– Майкл? - прошептала она. Ей послышалось что-то чудовищное в его голосе. Страх, вот что. - Майкл, пожалуйста, отпусти меня.

Он не отпустил ее - видимо, он ее просто не слышал. Вид у него был потерянный, - казалось, он где-то далеко-далеко от нее, недосягаемый для ее слов.

– Майкл! - повторила она. Голос ее стал громче, в нем зазвенела паника.

И тут внезапно он, как она и просила, выпустил ее и сделал нетвердый шаг назад, и на лице его отразилось отвращение к самому себе.

– Извини, - прошептал он, не сводя глаз со своих рук, словно это было нечто чужеродное. - Извини.

– Я лучше пойду, - сказала она. Он кивнул:

– Да.

Франческа потихоньку направилась к двери.

– Я думаю… - Она смолкла на полуслове и вцепилась в дверную ручку так, будто в этой ручке и заключалось ее спасение. - Я думаю, что нам не следует встречаться какое-то время.

Он кивнул.

– Быть может… - Но больше она ничего не сказала. Она не знала, что сказать. Если бы она понимала, что сейчас произошло между ними, то, может, у нее и нашлись бы какие-нибудь слова. А так она была слишком сбита с толку и напугана, чтобы сообразить, что к чему.

Напугана, но почему? Уж, верно, не Майкла она испугалась. Майкл бы никогда в жизни не причинил ей вреда. Он бы жизнь отдал за нее, потребуй этого обстоятельства, она была совершенно уверена в этом.

Может быть, она просто боялась завтрашнего дня. И послезавтрашнего тоже. Она потеряла все, а теперь выясняется, что она потеряла и Майкла тоже, и она просто не знала, как все это сможет вынести.

– Я ухожу, - сказала она, предоставляя ему последнюю возможность остановить ее, сказать что-нибудь, сказать что угодно, что позволило бы забыть все это как страшный сон.

Но он ничего не сказал. Он даже не кивнул. Он только смотрел на нее, и в глазах его было молчаливое согласие.

И Франческа ушла. Закрыла за собой дверь, вышла из его дома. Села в свою карету и поехала домой.

И дома она не сказала никому ни слова. Поднялась наверх и забралась в свою постель.

Но она не плакала. Хотя ей казалось, что следовало бы ей поплакать, что ей от этого стало бы легче.

Но она только молча смотрела в потолок. Потолок по крайней мере не возражал против такого к себе внимания.

А в холостяцкой квартире в Олбани Майкл схватил бутылку с виски и налил себе полный стакан, хотя довольно было одного взгляда на часы, чтобы убедиться, что далеко еще даже до полудня.

Он опустился до новой низости, это было ясно.

Но он и представить себе не мог, как можно было поступить по-другому. Ведь не намеренно же он обидел ее! Не то чтобы он время от времени останавливался, призадумывался и принимал решение: «Ах да, мне следует вести себя именно так, по-свински», - но, даже не делая скидку на стремительность и необдуманность его реакций, было непонятно, как бы он смог вести себя по-другому - пускай и обдуманно.

Он знал себя. Он не всегда - особенно же в последнее время - нравился самому себе, но он знал себя. Когда Франческа повернулась к нему, посмотрела на него своими синими бездонными глазами и сказала: «Этот ребенок должен был быть в некотором роде и твоим», - она потрясла его до глубины души.

Она не знала.

Она представления не имела.

И пока она пребывает в неведении относительно его подлинных чувств к ней, пока она не может понять, отчего он так ненавидит себя за каждый шаг, который совершает в качестве преемника Джона, ему нельзя быть рядом с ней. Потому что она и дальше будет высказываться в том же духе.

А он не знал, сколько еще он в силах будет вынести.

И когда он стоял так в своем кабинете, сломленный невзгодами и чувством вины, он осознал две вещи.

Первая была очень проста. Виски нисколько не смягчало его душевную боль, а если виски двадцатипятилетней выдержки не помогает, то не поможет ничто другое на Британских островах. Что вело ко второй вещи, которая простой отнюдь не была. Но он должен был сделать это. Редко перед ним стоял столь ясный выбор. Болезненный, но ясный.

Так что он поставил стакан, в котором оставалось на два пальца янтарной жидкости, и пошел через прихожую в свою спальню.

– Риверс, - обратился он к своему камердинеру, который, стоя перед открытым гардеробом, аккуратно складывал его галстук. - Что ты думаешь насчет Индии?

Франческа хотела ребенка.

Давно уже хотела, но только в последние месяцы она отважилась признаться в этом себе самой и наконец облечь в слова то тоскливое томление, которое преследовало ее повсюду.