Ани Сетон - Гнездо дракона

Все так и шло, пока в Новом Орлеане в октябре 1752 года не появился Питер Ван Рин. Он прибыл в город на собственном бриге, чтобы купить партию луизианского индиго, которую он мог бы продать с большой прибылью в Нью-Йорке. Конечно, по закону французским колонистам запрещалось продавать свои товары кому-либо иному, кроме родной страны, однако всегда есть возможность обойти закон. Бесстрастные голубые глаза Питера, его неизменная флегматичность и при этом холодная настойчивость, которую не развеивала редкая улыбка общепринятых комплиментов, сбивали с толку веселую колонию. Ван Рин получил свое индиго, а еще он получил Азильду.

— Ты хочешь сказать, он влюбился в нее? — с интересом спросила Миранда.

Зелия сгорбилась:

— В сердце патруна не было любви. Он хотел ее. Он доказал ее родителям, что он богатый человек, большой лорд, и взял ее с крохотным приданым. Они сочли, что совершили выгодную сделку.

Даже Титина так и не узнала, что случилось во время долгого, штормового плавания на север. Но она видела, что за одну ночь ее хозяйка превратилась в несчастное маленькое приведение, чьи черные глаза знали теперь только два выражения: тупое безразличие, которое в присутствии мужа сменялось недоуменным страхом. Не было больше песен и смеха. День за днем в суровую снежную зиму Азильда сидела у маленького камина, ее волосы больше не были напудрены, ее кудрявые пряди были спрятаны под белым чепцом голландской матроны, ее нежное тело дрожало под бесформенным черным платьем.

Следующей осенью родился Адриан. Патрун был очень доволен своей женой за то, что она произвела на свет ожидаемого наследника. Во всем остальном она ужасно разочаровала его. Красота и веселье, ко-" торые сначала привлекли его, не вынесли ее внешнего превращения в леди поместья и голландскую жену. Но он смотрел сквозь пальцы на ее недостатки ради рождения Адриана, одарив ее бриллиантовым ожерельем и небольшим клавесином, который стоит в Красной комнате, Азильда никогда не носила ожерелье, после рождения ребенка даже патрун не мог не заметить, что рядом с ним ежится лишь тело Азильды. Ее дух ушел в далекую туманную страну, из которой она и не пыталась вернуться.

— Каждый день она сидела и смотрела в окно, — рассказывала Зелия. — Она не отвечала, когда к ней обращались. Лишь иногда она спускалась в Красную комнату и играла на клавесине, если патруна не было дома. Она всегда играла простенькую креольскую песенку, которую выучила еще ребенком. Патрун терпеть ее не мог, она выводила его из себя. И вот однажды…

Миранда наклонилась вперед.

— Продолжай, Зелия, — попросила она. Старуха медленно кивнула.

— Однажды случилось несчастье. Корабль патруна налетел на рифы. Погибли и весь экипаж, и весь груз. Татина сидела рядом с Азильдой, стараясь уговорить ее взглянуть на ребенка, и в этот момент вбежал патрун, воя как бык, он схватил Азильду за плечи и затряс ее. «Вы ничего не понимаете — вы, безмозглая тварь, — кричал он на нее. — Но я разорен».

И в первый раз Азильда посмотрела на него, а потом начала очень тихо смеяться. Татина говорила, что от этого смеха у нее волосы встали дыбом. Руки патруна упали. Он попятился. «Почему вы смеетесь?» — прошептал он.

И впервые за много месяцев она ответила:

«Потому, что несчастье пришло в ненавистный дом, — говорила она, все еще смеясь. — И я всегда буду смеяться, когда сюда будут приходить несчастья».

Певучий голос Зелии неожиданно оборвался. Одно из поленьев пекана свалилось и выпустило в кухню целый рой искр. Миранда глубоко вздохнула.

— Какую ужасную вещь она сказала. Она сошла с ума, эта бедняжка?

— Сошла с ума от страха и несчастья, крошка. Тропический цветок не может жить без солнца. Душа не может жить без любви.

— Но у нее же был малыш, — запротестовала Миранда.

— Да, но было уже поздно, пришло безумие. Через неделю после того, как патрун рассказал ей о корабле, она пробралась ночью вниз. Она играла свою креольскую песенку и смеялась. Татина слышала. Она побежала в Красную комнату, но было поздно. Азильда взяла из кухни нож.

Зелия подняла руку и сделала красноречивый жест по направлению к горлу.

Миранда сглотнула, глядя на мрачное, старое лицо.

— И она до сих пор смеется, — спокойно сказала Зелия своим обычным голосом, — когда в Драгонвик приходит беда. Только ее потомки могут ее слышать, но иногда и другие ощущают предупреждение, хотя и не могут слышать ее. Я чувствую ее… и ты тоже, я думаю.

Девушка молчала. На мгновение она почти поверила, когда вспомнила о двух случаях, при которых на нее напал непонятный растущий страх, но с тех пор она множество раз сидела в Красной комнате и не испытывала никаких странных ощущений. И потому ее здравый смысл и благоговение перед Николасом, высказывающим величайшее презрение к суеверию Зелии, убедили ее.

— Это ужасная история, — заметила она, чувствуя себя умной и зрелой. — Но все это случилось очень давно. Пора забыть старые трагедии. Я совершенно согласна с мистером Ван Рином, что подобная история не может повториться.

Зелия, явно не слушая, вытащила глиняную трубку и щепотку табака из кармана. Она сунула в огонь прутик из метлы, а после того, как зажгла трубку, закрыла блестящие глаза и наполнила рот дымом.

Обиженная и оскорбленная, Миранда встала. Ей не следовало поощрять сумасшедшую старуху. Она подошла к Кэтрин, которая теперь забавлялась с выводком котят, игравших с веретеном в кухонном углу.

— Пойдем наверх, дорогая, — сказала девушка, — я почитаю тебе.

Девочка мятежно затрясла головой.

— Я хочу остаться здесь. Аннета сделает мне имбирного человечка.

Миранде ничего не оставалось, как повторить свой путь через кухню и людскую, полную слуг, одной.

За время ее отсутствия все свечи были зажжены. Дом больше не был темным и угрожающим. Он был заполнен ароматом цветов, смешанным с ароматическим дымом кедра. Миранда шла через комнаты нижнего этажа, ее голова была вызывающе высоко поднята.

Ей казалось, что всё здесь приветствует ее, резная золоченая мебель, пушистые толстые ковры, мраморные статуи, фарфор из Китая и Дрездена, гобелены и парчовые драпировки. Весь отравляющий аромат роскоши.

Я не чужая здесь, сердито думала она. Я кузина Николаса. Как смеет эта старуха пугать меня!

Наконец она вошла в Красную комнату. Она была так же тиха и благоухала, как и другие, за исключением того, что ее небольшие размеры и теплый красный цвет драпировок делали ее уютнее. Она подошла к клавесину и открыла крышку. Она поколебалась, затем быстро коснулась одной из пожелтевших клавиш. Ей ответил тихий дребезжащий звук. Ее сердце забилось сильнее, и она стала ждать. Ничего не случилось. Ни таинственных ощущений, ни предупреждающего холода. Ничего.