Сандра Браун - Смерть в ночном эфире

– Что?

– Что у нас с тобой особенные отношения.

Вот когда ей надо было сказать, что она не хочет больше его видеть. Именно в этот момент, когда он сам подставил­ся, но, черт побери, она упустила свой шанс. Вместо этого она заявила:

– Мне не нравится, когда ты выспрашиваешь меня, где я была, что я делала и с кем. Мне этого и дома хватает. – Она снова откинулась на сиденье и затянулась. – Или пре­крати на меня давить, или отвези меня обратно к моей ма­шине.

Он притих, казался подавленным и грустным, когда они вошли в квартиру.

– Вина хочешь?

– А разве я когда-нибудь отказывалась?

Она уже чувствовала себя лучше, спасибо травке. Ладно, один перетрах на прощание, и она объявит ему, что им придется видеться пореже – точнее, никогда больше, – а потом она выберется из этой помойки и никогда больше сюда не вернется.

Только свет от экрана монитора освещал эту комнату, где всегда были закрыты жалюзи. Еще одна ее фотография была на мониторе.

Увидев ее, она сказала:

– Это явно одна из тех, что была сделана «после». Я та­кая развратная девочка. Развратная, но милая, правда? – Она подмигнула ему, принимая из его рук бокал с вином, который он принес из кухни.

Она выпила его залпом, как воду, громко, сочно рыгну­ла и снова протянула ему бокал, требуя налить еще.

– Ты ведешь себя как шлюха. – Он спокойно взял у нее бокал, поставил на ночной столик и отвесил ей пощечину. Он ударил ее так сильно, что у нее из глаз брызнули слезы.

Она вскрикнула, но от потрясения не могла выговорить ни слова.

Он опрокинул ее на кровать. Она упала на спину. Ком­ната поплыла у нее перед глазами. Похоже, она накачалась больше, чем думала. Это нехорошо. Она попыталась под­няться.

– Эй, я не хочу…

– Нет, ты хочешь.

Он одной рукой прижимал ее к кровати, а другой рассте­гивал ремень и «молнию» на брюках. Потом он принялся срывать с нее одежду. Она отталкивала его руку, отбива­лась, обзывала последними словами, но он не остановился.

Он вошел в нее с такой силой, что она вскрикнула. Он закрыл ей рот ладонью.

– Заткнись! – прошипел он так близко у ее лица, что она почувствовала, как капельки слюны упали ей на щеку.

Она укусила его за руку. Он вскрикнул и отдернул руку.

– Ты, ублюдок, – крикнула она, – а ну-ка, слезь с меня. К ее изумлению, он негромко засмеялся.

– Попалась. Ты решила, что я серьезно. Она перестала отбиваться.

– А?

– Я просто воплотил твою фантазию об изнасиловании.

– Ты псих, – буркнула она.

– Неужели? – Он снова вошел в нее. – И ты можешь сказать, что тебе это не нравится?

– Именно так. Мне это омерзительно. Я тебя ненавижу, сукин ты сын.

Он только улыбнулся, потому что вопреки этим словам ее тело отвечало ему. Когда все закончилось, они оба были без сил, их тела блестели от пота.

Он первым пришел в себя, встал и взял фотоаппарат.

– Не двигайся, – приказал он, делая один снимок за другим.

Сверкала вспышка, и она оказалась идеальной моделью, потому что буквально окаменела.

– Подожди, у меня возникла идея! – воскликнул он. Подождать, не двигаться? Ради бога! Она была такой сонной, что не могла пошевелиться. Скулу дергало. Как она объяснит домашним этот синяк? Господи, она все еще была в сандалиях. Очень смешно. Но она так устала, что не стала снимать их. И пртом, он же сказал ей не двигаться.

Возможно, она задремала на пару минут. Когда она про­снулась, то увидела, что он наклонился над ней и связыва­ет ее запястья галстуком.

– Это еще зачем?

– Для фотографии. Ты была плохой девочкой. Тебя надо наказать.

Он спрыгнул с кровати и навел фокус.

Именно в этот момент она поняла, что все идет как-то не так. У нее появились первые странные предчувствия. Она попыталась сесть.

– Разве я не говорила, что не люблю эти игры?

– Неважно, это наказание, – ответил он, подходя к торшеру и поворачивая абажур так, чтобы свет падал на ее тело.

Все, хватит, с нее довольно. Это их последняя встреча. Да, она позировала ему, это было забавно. Что-то новень­кое, и ее заводили эти фотографии, когда она их потом рассматривала.

Но он ведет себя отвратительно, требует слишком много и совершенно непредсказуем.

– Послушай, – она помнила, что сказала это сурово, требовательно, – я хочу, чтобы ты немедленно развязал мне руки.

Закончив со светом, он принялся устанавливать тренож­ник.

Она попробовала сменить тактику, ее голос смягчился.

– Я сделаю все, что ты захочешь. Ты же знаешь, так и будет. Тебе нужно только попросить.

Но он словно не слышал ее. Пока он отвлекся, ей уда­лось переползти к краю кровати. Она лежала и прикидыва­ла расстояние до двери. Но когда она взглянула на нее, хо­лодок страха пополз у нее по спине. Со стороны комнаты на двери не было ручки, только медный диск на том месте, где ей следовало быть.

Он наконец закончил возиться с фотоаппаратом. По­чувствовав ее тревогу, он улыбнулся ей:

– И куда, интересно, ты собралась?

– Я хочу, чтобы ты меня развязал, – потребовала она.

– Ты испортила мне всю композицию, – мягко укорил он ее.

– Композицию, твою мать! Я ухожу!

Недаром она была в команде девушек-болельщиц. С уди­вительной ловкостью и силой она встала с кровати, но да­леко уйти ей не удалось. Он схватил ее за волосы, потянул назад и снова бросил на простыни.

– Ты не можешь держать меня здесь, – крикнула она.

– Ты специально разрушила все, верно? – вдруг спросил он.

– Что разрушила?

– Наши отношения.

– Нет между нами никаких отношений, ты псих ненор­мальный.

– Ты не утерпела и изменила мне, как и все остальные. И ты думала, что я ничего не узнаю? Видишь ли, я тоже слушаю программу Пэрис Гибсон. Она дала твой звонок в эфир. Тысячи людей слышали, как ты говорила ей, что ты устала от меня, что я такой ревнивый собственник. Ты со­биралась последовать ее совету и бросить меня, так?

– О господи!

Он стоял перед ней, бледный, со злыми глазами, и, кри­вя рот, бросал слова:

– Но понимаешь, ты не можешь обращаться с людьми, как с туалетной бумагой. Тебе это с рук не сойдет.

Он испугал ее, и она замолчала.

Он сделал еще несколько снимков, потом решил, что и ноги ей тоже надо связать. Она отбивалась так, словно от этого зависела ее жизнь, но в конце концов он ударил ее так, что у нее зазвенело в ушах и больше она ничего не слышала.

Когда она пришла в себя, то обнаружила, что ее руки и ноги привязаны к столбикам кровати, а рот заклеен. Квар­тира была пуста. Он ушел. Она была одна, и никто не знал, где она.

Шли часы, она думала о том, как ей выбраться, но воз­можности таяли одна за другой. У нее не было выхода. Ей не оставалось ничего другого, как дожидаться его возвра­щения и продолжения сексуальных игр, придуманных его больным воображением.