К. Пакат - Kings Rising // Восхождение Королей

Он спросил:

— Ты спланировал это с самого начала?

— Труднее всего было вынудить Гийона впустить меня в его форт, — ровно сказал Лорен, и частный тон его голоса был чуть более частным, чем обычно.

Дэмиен сказал:

— Во дворце по твоим приказам меня избивали, отравили и выпороли. И ты просишь меня отдать Дельфу? Почему бы тебе вместо этого не рассказать, почему мне не стоит просто передать тебя твоему дяде в обмен на его помощь против Кастора?

— Потому что я знал, кто ты, — ответил Лорен, — и, когда ты убил Туара, унизив приверженцев моего дяди, я пустил известие об этом в каждый уголок моей страны. Так что если ты когда-нибудь приползешь на свой трон, то не будет никакой возможности союза между тобой и моим дядей. Хочешь сыграть со мной в эту игру? Я разгромлю тебя.

— Разгромишь меня? — повторил Дэмиен. — Если бы я выступил против тебя, то оставшийся клочок земли, который ты держишь, был бы окружен врагами со всех сторон, и тебе пришлось бы разделить силы в трех направлениях.

— Не сомневайся, — сказал Лорен, — когда я говорю, что ты бы получил все мое неразделенное внимание.

Дэмиен медленно прошелся взглядом по Лорену.

— Ты один. У тебя нет союзников. У тебя нет друзей. Ты доказал, что все, что твой дядя говорил о тебе — правда. Ты заключал сделки с Акиэлосом. Ты даже взял Акиэлоссца себе в постель — и теперь все об этом знают. Ты цепляешься за независимость, имея единственный форт и жалкие остатки своей репутации.

Он придал вес каждому слову.

— Так что позволь мне сказать тебе условия союза. Ты дашь мне все, перечисленное в этом списке, и в ответ я помогу тебе против твоего дяди. Дельфа останется с Акиэлосом. Давай не будем делать вид, что у тебя есть что-то, за что стоит торговаться.

Когда Дэмиен закончил, повисла тишина. Их с Лореном разделяли три шага.

— У меня есть еще кое-что, — сказал Лорен, — что ты хочешь.

Ледяные голубые глаза Лорена неотрывно смотрели на Дэмиена, он стоял в расслабленной позе, и весь свет шатра переливался в его ресницах. Дэмиен почувствовал, как слова подействовали на него, и тело начало реагировать против воли.

— Гийон, — сказал Лорен, — согласился дать письменные показания по поводу деталей сделки, заключенной между Кастором и моим дядей во время его пребывания на посту Посла в Акиэлосе.

Дэмиен покраснел. Это было не то, что он ожидал услышать от Лорена, и Лорен знал это. На мгновение все несказанное повисло между ними.

— Прошу, — сказал Лорен, — оскорбляй меня дальше. Расскажи мне поподробнее о моей пошатнувшейся репутации. Расскажи мне, как то, что я прогибался для тебя, повредило мое положение. Как будто быть оттраханным Королем Акиэлоса могло оказаться чем-то, кроме унижения. Я до смерти хочу это услышать.

— Лорен…

— Ты думал, — перебил Лорен, — что я приду сюда без средств для обеспечения исполнения моих условий? Только у меня есть единственные доказательства предательства Кастора, помимо твоего слова.

— Моего слова достаточно для людей, которые имеют значение.

— Да? Тогда, разумеется, отклони мое предложение. Я казню Гийона за измену и подержу его письмо над пламенем ближайшей свечки.

Руки Дэмиен сжались в кулаки. Он чувствовал себя абсолютно обыгранным — даже когда понимал, что Лорен торгуется за свою политическую жизнь в одиночку, не имея практически ничего. Лорен должен был быть в безвыходном положении, чтобы предложить сражаться вместе с Акиэлосом; вместе с Дамианисом из Акиэлоса.

— Мы снова будем играть в притворство? — спросил Дэмиен. — Что ничего никогда не было?

— Если ты обеспокоен, что это пройдет незамеченным между нами, то не переживай. Каждый в моем лагере знает, что ты служил мне в постели.

— И это будет между нами так? — спросил Дэмиен. — Корыстно? Холодно?

— А как, ты думал, это будет? — ответил Лорен. — Что ты возьмешь меня в постель для публичной консуммации?

Это причинило боль. Дэмиен сказал:

— Мне не сделать этого без Никандроса, а он не отдаст Дельфу.

— Он согласится, когда ты дашь ему Айос.

Это было слишком искусно разыграно. Дэмиен не задумывался об этом дальше поражения Кастора, не думал о выборе сатрапа в Айосе, традиционном месте ближайшего советника Короля. Никандрос был наилучшим кандидатом.

— Я вижу, ты все продумал, — с горечью в голосе сказал Дэмиен. — Это могло быть не… ты мог прийти ко мне и попросить помощи, я бы…

— Убил оставшихся членов моей семьи?

Лорен произнес это, стоя с прямой спиной и немигающим взглядом. С тяжестью Дэмиен вспомнил, как пронзил мечом человека, которого считал Регентом; как будто убийство Регента стало бы его искуплением. Не стало бы.

Он подумал обо всем, что Лорен сделал здесь, о каждой крупице безразличных методов воздействия, чтобы контролировать эту встречу, чтобы быть уверенным, что все пройдет на его условиях.

— Поздравляю, — сказал Дэмиен. — Ты вынудил меня. У тебя есть то, что я хочу. Дельфа в обмен на твою помощь на юге. Ничего не дается даром, ничего не делается из добрых чувств, все происходит по принуждению и с хладнокровным планированием.

— В таком случае у меня есть твое согласие? Скажи это.

— У тебя есть мое согласие.

— Хорошо, — сказал Лорен. Он сделал шаг назад. Тогда, точно стержень самоконтроля окончательно разрушился, Лорен всем весом осел на стол позади себя, с его лица стерлись все краски. Он дрожал, на лбу выступили капельки пота из-за ранения. Он сказал: — А теперь убирайся.

К нему обращался глашатай.

Дэмиен слышал его, будто откуда-то издалека, и наконец понял, что его ждет небольшой отряд его собственных людей для возвращения с ним обратно в лагерь. Он ответил глашатаю или подумал, что ответил, потому что глашатай ушел и оставил его рядом с конем.

Дэмиен положил руку на седло, прежде чем вскочить на лошадь, и на мгновение закрыл глаза. Лорен знал, кто он, и все равно занялся с ним любовью. Он задавался вопросом, какое сочетание стремления и самообмана позволили Лорену сделать это.

Он был разбит произошедшим, ноющее и покрытое синяками тело сотрясала мелкая дрожь. Дэмиен не чувствовал, как ему наносили удары во время боя — до настоящего момента, когда все они вдруг обрушились разом. Его охватило шаткое изнурение после схватки; он не мог двигаться, он не мог думать.

Если бы он представлял себе, то это было бы единое катастрофическое событие — разоблачение, которое, что бы ни последовало потом, завершилось бы. Жестокость была бы одновременно и наказанием, и облегчением. Он никогда не представлял себе, что это будет продолжаться и продолжаться; что правда была известна; что она была болезненно впитана; что это будет такое разрушающее давление, не покидающее грудь.