Эрика Адамс - Охотник и Красная Шапочка

– Обидчики твоей любимой бабули наказаны. Ты перевернула этот стрёмный городишко вверх тормашками, но добилась своего. Ты умница, Ами.

Аманда пристально вглядывается мне в глаза, на лице застыло ожидание. Лёгкая улыбка на губах. Она ждёт. Ждёт. Ждёт, что я добавляю что-нибудь ещё. Но я молчу. Улыбка увядшим лепестком сползает с её губ.

– Умница – и всё, Рикардо? Больше ничего не хочешь добавить?

– Весь Вольфах пробудился ото сна. И не только. Мы с тобой здорово повеселились.

– Повеселились? – переспрашивает она. В карих глазах плещется непонимание и загораются костры обиды.

– Да. Но любое ярмарочное представление, даже самое весёлое, рано или поздно заканчивается. Тебя заждались жадные до зрелищ зрители. Тебе нужно возвращаться в Аугсбург, малышка.

Аманда шагает вперёд и хватается за ворот рубашки, тянет меня к себе, но я не поддаюсь. Стою на месте неподвижной каменной глыбой. Ткань рубашки трещит и вот-вот порвётся.

– А как же ты, Рик? Ты не едешь со мной?

Вот и сказала. Как всегда, прямо и не стыдясь своих желаний. Я вынимаю руки из карманов. Но только затем, чтобы отцепить её хваткие пальцы от своей рубашки и подержать немного её крошечные ладошки в своих. Я сжимаю их.

– Я? Ты сошла с ума, крошка? Что я буду там делать? Сидеть навытяжку у твоих ног? Сходить с ума в богатой квартирке с видом на центральную площадь? Мне нечего делать в больших городах. Волк не любит огромные скопления человеческих тушек, и в этом я с ним согласен.

– Но мы бы могли…

Я зажимаю ей рот ладонью.

– Не стоит обманывать себя, малышка. Есть ты, красотка и звёздная плясунья. Есть я, нелюдимый сумасброд. Наши следы на снегу пересеклись и запутались на некоторое время. Но сейчас пора прекращать блуждать наугад. Нет никаких «мы», ясно тебе? И не было. Просто горячо и вкусно потрахались. За что тебе огромное спасибо от всего…

Дзынь. Это зазвенело в голове. Потому что Аманда не стала корчить из себя великосветскую львицу, залепляя миленькую пощёчину. Нет, эта красотка по-деревенски влепила мне кулачком в левое ухо. Неожиданно сильно для её маленьких ручек. Наверняка она отработала удар на мудаках разного сорта, пытавшихся прилепиться к ней против её воли.

Ухо горит, и звон в голове такой же пронзительный, как и сердитый взгляд её глаз. Крылья носа раздуваются от злости. Голосок дрожит, когда она говорит мне, тыкая острым коготком мне в грудь.

– Я сделаю вид, что не слышала ничего из сказанного тобой. Но ты будешь самым большим идиотом на всём белом свете, если останешься стоять на месте, делая вид, что тебе всё равно.

– Я не делаю вид. Мне на самом деле всё равно. Ты – шикарная сучка, Ами, но не настолько, чтобы я бегал за твоей юбкой, поджав хвост. Прогнать скуку и развлечься – самое то. Не больше.

Своим взглядом Аманда могла бы испепелить не только меня, но и весь Шварцвальд, превратив его в кучку древесного угля. Глаза полыхают, но лицо спокойно, ни один мускул не дрогнул. Она разворачивается и медленно идёт в сторону экипажа. Настолько медленно, что за всё время, потребовавшееся ей для того, чтобы дойти до экипажа, я мог бы десять раз не спеша пройтись туда и обратно, затеяв по пути дружескую беседу.

Это огромное великодушие с её стороны – предоставить шанс пойти следом после ушата дерьма, опрокинутого мной на неё. Волк рычит от нетерпения и держит нос по ветру, втягивает знакомый и желанный аромат. Он готов ползти на брюхе, подметая дорожку своим хвостом перед Амандой. Но я перехватываю его за горло и удерживаю на месте.

Аманда садится в экипаж. Манфред, сообразительная скотина, остаётся рядом с кучером и нетерпеливо пихает его локтем вбок. Лошади, громко цокнув копытами по заледеневшему снегу, срываются прочь.

Я стою на месте и дышу намеренно глубоко и ровно. Спокойный снаружи, но беснуюсь внутри, оттого что наступил на глотку самому себе. Наконец, я заставляю себя двинуться вперёд, прячась в тени зданий. Для жителей Вольфаха Охотника больше не существует и нужно на самом деле заставить себя исчезнуть. Я хорошо знаю как. Волк недоволен, рыкает и – если бы мог – сомкнул челюсти на моей глотке. Я прислушиваюсь к нему. Научился. Принял себя таким, каким стал, благодаря Аманде. Волк говорит, что я – мудак.

– Не спорю, дружище. Хочешь побегать?

Ещё как.

Сегодня ночью густая шерсть будет блестеть серебряным отливом в свете луны, полной тоски как никогда ранее. Быстрый, непрекращающийся бег на износ, и огромные прыжки, в которых тело распластывается над взрыхлённой местами землёй. Надеюсь, что пойдёт снег и сотрёт следы когтистых лап. И меня – заодно с ними.

– Полный зал под завязку! Они даже за места в проходе дрались! – потирал ладоши Манфред, стоя за моей спиной, – эй, ты чего? Выше нос, Аманда!

– Не бубни и не раздражай меня! Всё будет сделано по высшему разряду, как всегда. Никто из присутствующих даже не догадается, насколько мне на них всех плевать с высокой колокольни!

– Ох, не узнаю нашу звёздочку! А во всём виноваты эти гадкие, вонючие, волосатые мужчины! Да чтоб у них…

– Замолчи, Манфред!

Я запустила в толстяка расчёской, но он успел ретироваться. Расчёска ударилась в закрытую дверь гримёрной. Я ещё раз взглянула на себя в зеркале: всё идеально, не подкопаешься. Но внутри нет того радостного предвкушения, всегда наполнявшего меня до краёв перед выступлением. Вдруг потеряло смысл всё: восторженные взгляды, аплодисменты, обожание тех, находящихся далеко-далеко внизу.

Манфред не соврал: театр вот-вот должен был отойти в пользование Аугсбурга. Манфред бурчал, что мы зажжём этот театр напоследок так, что от него и уголька не останется. И что-то мне подсказывало, что это непросто красивое выражение. А потом, не знаю, что потом… И впервые неинтересно. Я настолько остыла ко всем светским развлечениям, что даже посетила благотворительный вечер супруги герцога, презентовав на благие нужды все драгоценности, которые мне дарил Вильгельм. На драгоценности супруга герцога посмотрела с лёгкой улыбкой:

– Надо же, ничего святого. Я совсем забыла про вот этот ювелирный комплект, подаренный на нашу свадьбу. Спасибо, я найду ему хорошее применение.

Мне вдруг стало жалко эту несчастную женщину: она была замужем за самым жалким, трусливым мужчиной, откровенным ничтожеством, попросту говоря. И была вынуждена разнообразить свой досуг вот так: заполняя его бесконечными обедами, зваными вечерами и скучными пристойными разговорами.

В дверь осторожно поскрёбся Манфред:

– Звезда моя, тебя объявлять?..

– Конечно, я уже готова.

Я сбросила с плеч шёлковый халат и вышла на сцену. Тяжёлые портьеры отгораживали меня стеной от зрителей. Было прохладно, пахло пылью и старым деревом… С изнанки сцена выглядит не столь блистательно, когда смотришь на неё из зрительного зала.