Валентина Шопорова - Блейд (СИ)

Это самая искусная издёвка - заставлять его продолжать жить, когда внутри у него всё умерло. Блейд уже почти начал чувствовать эту отвратительную вонь гниющего трупа души. Осталось умереть телом.

Блондин вздохнул и прикрыл глаза, но не стал закрывать их полностью, продолжая смотреть в стену перед собой. Он смотрел на неё уже трое суток без перерыва. Нога ещё не зажила полностью, но Блейд совершенно не заботился о том, чтобы не тревожить рану. Он был бы даже рад, если бы получил заражение крови и умер от него. Да, в муках. Да, страшно. Да, долго. Но это случилось бы быстрее, чем тупо сидеть и ждать смерти от старости.

А так... А что так? Провести ещё сорок два года в ожидании того, когда он сможет выйти на свободу и накинуть себе петлю на горло или пустить пулю в висок? Продолжать существовать, всё больше истлевая, старея и угасая?

Блейду всего двадцать семь. Но внутри он уже умер. Умер вместе с Майклом. Лёжа там, в лазарете, привязанный к кровати по ногам и рукам, блондин не мог перестать кричать - кричать от того, как медленно, крупица за крупицей, в нём умирала душа. В тот момент у него внутри умирал человек.

Потом крик стих. Он умер. Умер, но продолжил дышать, хотя с удовольствием перестал это делать, если бы не чёртовы инстинкты, что не позволяли ему задохнуться и заставляли вновь и вновь насыщать лёгкие кислородом.

Скрипнула маленькая дверца на слишком толстой и такой же унылой, как и всё в этом месте, двери, на пол опустился поднос с обедом. Охранники продолжали исполнять свою работу и приносить Блейду пищу в установленное время, игнорируя то, что ни к одному обеду он не притронулся. Иллюзия заботы...

Блейд поморщился и отвернул голову, продолжая смотреть в стену, только уже другую, но она ничем не отличалась от предыдущей - такая же серая, такая же убогая, такая же толстая, такая же...

Это место наводило ужас и могло сломить любого, даже самого злостного преступника, но на Блейда оно теперь никак не действовало, не производило никакого впечатления. Он должен провести в этих стенах ещё три недели в наказание за попытку побега. Месяц в унылых стенах в полной тишине и одиночестве... Плевать.

Блейду теперь было на всё плевать. Он не испытывал ни голода, ни жажды, ни, тем более, желания жить и за что-то бороться в этой жизни. Организм пытался предпринимать слабые попытки к тому, чтобы донести до парня сигналы о том, что, если он будет продолжать в том же духе, его конец будет скорым и безрадостным. Плевать.

Но смерть от голода и жажды к Блейду не пришла. Через неделю полного воздержания от всего парень начал пить, через девять дней есть. Он не понимал, зачем это делает, но организм настойчиво пытался выжить, а, значит, в этом был смысл. Он решил больше не отказывать телу в его упорном стремлении к жизни. Должно же что-то в нём пытаться продолжать бороться. Бороться...

Когда он вышел из изолятора, был уже декабрь, двадцать пятое число, рождество. Особенный день, когда в тюрьме устраивался праздничный ужин, культурные мероприятия и прочее, что могло подарить заключенным ощущение праздника. В этот день позволялось больше свиданий, некоторых даже отпускали домой, конечно, если они могли убедить начальство тюрьмы в том, что им действительно важно быть в этот день с семьёй.

Блейду же было некуда идти. После нормального мытья, от которого он успел отвыкнуть за месяц, проведенный в изоляторе, блондин просто встал посреди территории для прогулок. В этот день не было работы, не было строгих временных рамок, заключенные могли чувствовать себя почти, как дома, разве что напиться за праздничным ужином не могли.

Блондин равнодушно следил взглядом за другими заключенными, которые оживлённо что-то обсуждали. Большинство из них уже встретились со своими родными и любимыми или должны были сделать это в скором времени - сегодня двери тюрьмы были открыты для всех, кто желал навестить своих преступивших закон близких.

Мимо Блейда прошёл громила, участвовавший в избиении блондина в начале его заключения. Мужчина улыбался, весело обсуждал что-то с товарищем...

Блейд равнодушно перевёл взгляд, переключаясь на другого мужчину, который крутил в руках белоснежный конверт, а потом трепетно прижал его к груди, направляясь в сторону почтового отделения. Он улыбался и выглядел таким счастливым, так лучился светом...

Блейд же был хмур, как тяжёлая туча, что вот-вот обрушит на землю кислотный дождь и принесёт за собой мор и чуму. Все эти люди были счастливыми. Все они спешили связаться с близкими, оставшимися на свободе, в этот светлый праздник и, казалось, только блондину некому позвонить в этот день, некому написать несколько тёплых слов. Он был один. Один во всём этом мире.

Сунув руку в карман, ища там сигареты, блондин вновь перевёл взгляд, цепляясь им за спину мужчины, который шёл в сторону церкви, что тоже располагалась на территории тюрьмы. Он хотел помолиться за ближних. Блейд бы тоже помолился, верь он в бога. И, если бы ему было за кого молиться...

Но тех, за кого молиться, у него не осталось. А молиться за себя было делом пустым. Трудно молиться за упокой своей души, когда душа уже умерла. Трудно молиться за светлое будущее, когда ты не видишь в нём смысла. Трудно молиться, когда ты не веришь больше ни во что...

Жизнь остановилась. Жизнь умерла. Жизнь застыла в груди, а сердце обратилось камнем. Смерть больше не была рядом, не дышала в спину, она поселилась между рёбер и стала такой привычной, почти уютной, если бы от неё не веяло ледяным холодом тысяч склепов.

Достав сигарету, Блейд сунул её в рот и подкурил, совершенно игнорируя знак: «Курение запрещено». Что они ему сделают? Вновь посадят в изолятор? Он успел ему стать родным домом. Лишат возможности свиданий? А ему больше не с кем встречаться, некого желать видеть. Может быть, застрелят за вопиющую наглость? Пусть стреляют. Что случится, если начинить свинцом пустую грудь? Ничего...

Ни тюремная охрана, ни кто-либо другой больше ничем не мог пригрозить Блейду, потому что ему было больше нечего терять. А заставить такого человека повиноваться просто невозможно...

Блейд выдохнул горький дым и запрокинул голову, смотря на стремительно темнеющее небо, на котором успели зажечься первые дрожащие звёзды. Парень несколько минут смотрел на тёмно-синие небеса. А, когда перед его взглядом зажглась новая, совсем маленькая звезда, он прошептал:

- Ну, здравствуй, Святой Клаус. В последний раз я обращался к тебе лет в восемь. И сегодня мне нечего сказать тебе, старик. Невинности, которая приближает детей к святым, меня лишили в восемь лет. Святым я мог считаться потому, что боролся за благое дело, за спасение себя и Майкла, но я им не был. И это уже не имеет никакого смысла. А теперь во мне нет вообще ничего. Я не плохой, я не хороший. Я - никто. Тень. Мрак...