Дария Беляева - Нортланд

— Ты приходишь в этот мир, и он уже готов. В нем есть все, даже язык. Тебя учат реагировать определенным образом на определенные раздражители.

Он перехватил меня за щиколотку, дернул ее вниз, и я когда моя ступня оказалась между его ног, я почувствовала, что Рейнхард возбужден.

— Тебя учат всему: что такое красиво, хорошо, плохо, стыдно. Что должно приносить тебе удовлетворение, что должно ранить. Ты бы, может быть, и сохранила кусочек своей индивидуальности, но ты думаешь, как и все остальные, хотя бы потому, что делаешь это на их языке. В конце концов, все твои убеждения лишь случайные совпадения смыслов, которые обусловлены тем, что ты читаешь, не менее случайными убеждениями твоих родителей, принимаешь ты их или отрицаешь, и случайным же опытом. Так почему же я ненастоящий, а ты настоящая?

Я собралась с духом. Это не было обидно, было азартно, и я не хотела растеряться. Я улыбнулась ему, а потом чуть двинула ступней, немного надавила.

— Потому что ты — сексуально неутомимый интеллектуал с нечеловеческой силой и золотыми часами. Ты идеален. И тебя не должно существовать.

Сказав слово "сексуально" я тут же покраснела, но фразу закончила, хотя и менее победоносно, чем планировала. Я гладила его ногой, а он пил свой айсвайн, с интересом рассматривая меня. Прежде, чем у него нашлись для меня слова, мы услышали:

— Папочка меня любит! Он хорошо со мной обращается!

— О, — сказал Рейнхард. — Мой потенциальный брат.

Я увидела Густава. Это был мужчина чуть за тридцать, смазливая красота его юности была похожа на слишком задержавшегося на вечеринке гостя. Человек, теряющий юность, но еще не вполне потерявший присущую ей нежность, выглядел странно.

Я попыталась убрать ногу, но Рейнхард удержал меня. Двое солдат усадили Густава на стул между нами, и он принялся бестолково озираться вокруг.

Рейнхард махнул рукой солдатам.

— Здравствуй, Густав, — сказала я. Рейнхард протянул руку, демонстрируя свои золотые часы, потрепал Густава по голове. А ведь они могли бы сидеть рядом, как равные.

— Привет, неудавшийся братишка.

— Где папочка? — спросил Густав. — Папочка обещал мне подарки.

— Твоего папочки больше нет, — сказал Рейнхард. — Его расстреляли, потому что он — гомосексуалист.

Я надавила на него ступней, наблюдая, как Рейнхард закусывает губу. Я не могла сделать ему больно, но я могла сделать ему приятно.

— Густав, — сказала я. — Твой папа уехал.

— Да, — сказал Густав. — Он уехал, чтобы привезти мне подарки. Он так и сказал.

История Густава была, пожалуй, самой мерзкой из всех, с которыми я встретилась в проекте "Зигфрид". Его отец, вдовец и служащий банка, ничем среди других не выделялся. Я видела его фотографию в личном деле Густава — такого захочешь запомнить, но никак не сумеешь, ничего примечательного вовсе. Кроме пристрастия к собственному умственно отсталому сыну, о существовании которого никто не знал. Отец Густава держал его в подвале двадцать девять лет. И Густав любил его, потому что за все эти годы он никогда не видел никого другого, отец был для него всем: источником еды, воды, любви и страдания. Густав искренне любил его и боялся всех остальных. И хотя папы его давным-давно не было на свете, Густав скучал по нему.

— Густав, — сказала я. Мне казалось правильным называть их по имени, потому как они важные, значимые. Всем нам нужно быть одобренными в своем существовании. Густав принялся раскачиваться, смотря на меня, потом стал кусать ноготь на большом пальце.

— Ты можешь нам немножко помочь?

— Могу, — сказал он. — Немножко вам помочь.

— Спасибо, Густав. Я сейчас буду задавать тебе вопросы.

Я посмотрела на Рейнхарда. Он наблюдал за мной с интересом, может быть, ему хотелось посмотреть, какова я была с ним, со стороны.

— Задавай мне вопросы, Эрика.

Я улыбнулась ему.

— Густав, ты же знаешь, что Отто пропал.

— Да. Карл сказал, что Отто украли.

— Карл сказал неправду.

Густав покусал подушечку большого пальца, потянулся к скатерти и начал ее мять. Эта ситуация стала мне нравиться — Рейнхард притащил в лучший ресторан Хильдесхайма умственно отсталого и явно забавлялся.

— Я не знаю, — сказал Густав.

— Но вы ведь общались с Отто. Жили с ним вместе.

Я смотрела на Густава и думала, каким солдатом он был бы? В Доме Жестокости он брал бы мужчин или женщин? Что бы он с ними делал? Привязывал, как его привязывали?

— Да.

— Может, он рассказывал тебе, куда собирается?

— Нет, Отто никуда не собирался. Он говорил, что он теперь мне как папочка.

— Пикантно.

— Рейнхард, прошу тебя, — сказала я. Он криво улыбнулся, и я осознала, что говорю с ним как раньше, когда Густав по сравнению с Рейнхардом казался гением.

— Папочка обещал мне большую коробку сладостей.

— Да. И много-много других подарков. Но мы сейчас не о твоем папочке, а об Отто, да?

— Отто сказал, что он мне как папочка.

Я терпеливо кивнула.

— А еще что-нибудь он говорил перед тем, как уйти в последний раз?

— Лиза.

— Что, Густав?

— Он говорил: Лиза.

— Что?

— Лиза, Лиза, Лиза. Он вставал перед зеркалом и говорил: Лиза, Лиза, Лиза.

— А кто такая Лиза, Густав?

Он пожал плечами. Мы говорили еще некоторое время. Наверное, минут сорок я пыталась выяснить нечто важное, отрабатывая свою свободу. Но Густав разве что потрясал меня своим умением любую тему перевести на папочкин предполагаемый приезд. Ничего странного Отто не делал, друзей не водил, по телефону ни с кем не говорил.

Когда Густава увели, я спросила:

— Много нового узнал? Думаю, Карла бы вполне хватило.

Рейнхард все это время пил айсвайн и изредка записывал что-то в ежедневник. Он посмотрел на меня, затем сказал:

— Достаточно.

Я усмехнулась.

— Хорошо. И кто такая, по-твоему, Лиза?

Рейнхард перелистнул пару страниц, зачитал:

— Лиза Зонтаг, двадцать два года. Диагноз: неуточненное органическое поражение мозга. Пропала из Дома Милосердия Хемница два года назад.

— Так ты…

— Кстати, по загадочному совпадению, в Хемнице родился и вырос Отто Брандт.

— Тогда зачем…

— Я запросил список всех происшествий Хемница за последние десять лет. Вероятно, Отто Брандт так же виновен в нескольких поджогах. У меня была теория. И мне нужно было подтверждение.

Он надел перчатки, достал кошелек и положил на стол несколько купюр, таких крупных, что мне тут же захотелось их забрать.

Рейнхард взял меня под руку, и мы пошли к выходу, где нас ждал водитель с зонтом. Дождь стал слабее, и я надеялась, что вскоре он вовсе пройдет. Рейнхард шел быстро, и когда мы оказались в машине, он тут же нажал на кнопку, поднимающую стекло между нами и водителем. Я была возбуждена, в том числе и тем, как нетерпеливо вел себя он. Он поцеловал меня, я быстро ответила, а потом покачала головой.