Евгений Николаев - Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург

Вот только этот запах желтых одуванчиков… От него, казалось, не было избавления….

Наше появление в усадьбе помещицы Цыбульской вызвало переполох, подобный тому, какой бывает в курятнике, когда там появляется лисица. Заметались, заохали бабы, прежде занятые мирными своими работами, – будто не два гусара, а отряд басурман въехал во двор, замельтешили мужики в белых портах, а ребятишки с визгом повскакивали на плетни и заборы.

На крыльцо барского дома вышла дама, в которой я сразу узнал вдову-помещицу Ларису Ивановну Цыбульскую. Она была, как и рассказывал Горнов, среднего росту, темноволосая и довольно мила собою. Впрочем, насчет двадцати пяти лет Горнов слукавил. Ларисе Ивановне было уже за тридцать.

Вдова обвела орлиным взором двор, цыкнула на дворню и стала спускаться к нам навстречу. Чувствовалось, что она здесь полновластная хозяйка: при ее появлении дворовые тотчас взялись за свои прежние дела, уже ничуть не обращая на нас с Горновым внимания, а ребятишки, соскочив с заборов и плетней, рассыпались в кустах, как воробьи. Даже собаки, с лаем бросавшиеся под ноги наших коней, вмиг угомонились.

Цыбульская сошла к нам с крыльца и, быстро кивнув Горнову как давно уже знакомому человеку, принялась беззастенчиво рассматривать меня с ног до головы, точно казак, выбирающий лошадь. Меня кольнуло сомненье – вправду ли она влюблена в меня так, как рассказывал интендант?

Тем временем он представил меня.

Я с почтительным поклоном подал помещице букет полевых цветов, собранный на лугу по дороге.

– Лариса Ивановна, примите эти скромные полевые цветы, которые склоняют свои головы пред вашей красотой, которая… которая… – тут я задумался, как продолжить свою мысль и с чем бы таким прекрасным сравнить красоту помещицы. Однако нужные слова не приходили на ум. Да, честно говоря, я их и не особо искал – если она влюблена в меня, к чему лишние разговоры.

Губы помещицы скривились в усмешке, точно у завоевателя, которому побежденные жители на коленях подносят ключи от города; со словами «благодарю покорно» она приняла букет и затем пригласила нас в дом.

Передав поводья коней дворовому, мы стали подниматься по крыльцу вслед за хозяйкой. Она была в длинном платье, однако по мелькнувшей перед моим носом пятке и части щиколотки я живо представил ее ноги во всей их соблазнительности, по достоинству оценил мощь ее бедер, тонкую талию, которая, впрочем, лет с пять уже мало-помалу оплывала жирком, и даже грудь. Разумеется, из этой позиции грудь мне и вовсе была не видна, но путем сопоставления размеров разных членов я сделал выводы и о груди. Как-то даже понял, что соски на ней темно-коричневые и размерами с петровские пятаки.

Совершенно увлеченный открывавшимися передо мной соблазнительными видами хозяйки, я пару раз споткнулся.

– Осторожнее, господа! – не оборачиваясь, сказала она, и в голосе ее мне почудились веселые нотки.

Вошли в гостиную, помещица села в кресло и указала нам на диван, на котором лежала комнатная собачонка с красным бантом на шее:

– Присаживайтесь, господа, отдохните с дороги. Кассий, уступи гостям место!

Собачка поспешно соскочила с дивана и, подбежав к хозяйке, уселась у нее в ногах.

Мы с Горновым сели на освобожденный собакой диван.

– Всякий раз изумляюсь, какая умная у вас собака, – сказал интендант. – А много ли нужно ей прокорму?

Лариса Ивановна с удивлением глянула на Горнова, будто только что обнаружила, что и он здесь присутствует, но вместо того чтобы ответить на его вопрос, обратилась ко мне:

– Итак, поручик, что вы хотели сказать?

– Я?

– Вы.

– Да что же я хотел сказать? О чем?

– О моей красоте. С чем именно вы хотели сравнить ее?

– А, вот вы о чем… хорошая же у вас память.

– Не жалуемся. Итак, я жду.

– Ну, я хотел сказать, что вы… что вы отменно хороши. Вот, собственно, и все… – молвил я и, дабы прибавить значительности этим словам, добавил по примеру штабс-капитана Щеглова: – Кха, кха, кха.

– Ах, какая изысканная оценка, – улыбнулась вдова. – Отменно хороши… Не велеть ли подать наливки?

Не дожидаясь ответа, Лариса Ивановна позвонила в колокольчик и приказала тотчас явившейся девке принести наливки.

– Да не обычную неси наливку, а неподслащенную! – распоряжалась вдова. – Уверена, что господа гусары предпочитают неподслащенную!

«Ай да вдова, ай да Лариса Ивановна, – думал я, разглядывая хозяйку, – такой палец в рот не клади. Как это она влюбилась в меня? Или Горнов соврал?» При этом все мои мысли о Елене Николаевне ушли куда-то далеко-далеко, и запах желтых одуванчиков, преследовавший меня весь день, тоже куда-то улетучился.

Дворовая девка принесла наливки и пряников. Все втроем мы выпили по бокалу и закусили пряниками.

В гостиной стоял рояль, и Горнов предложил Ларисе Ивановне сыграть что-нибудь. Та согласилась, но при условии, что мы с Горновым будем петь.

– Пусть Горнов один поет, – сказал я. – У него для этого фамилия подходящая.

Горнов закусил губу после моей колкости, однако, когда вдова заиграла, все-таки запел.

Я в это время стоял у окна и смотрел на пьяного мужичка, который брел по тропинке. Удивительное дело: стоило Горнову сфальшивить ноту, как мужичка тут же вело в сторону, а как только Горнов выходил на ноту правильную, и мужичок тотчас выправлялся. Будто образовалась некая мистическая связь между пеньем Горнова и пьяненьким мужичком: чем сильнее фальшивил Горнов, тем сильнее мужичка уводило в сторону. Один раз он даже упал, когда Горнов «дал петушка». Однако ж интендант благополучно докончил «Полесскую балладу». Когда прозвучали последние ее слова «Пусть ополчаются напасти, но мы тверды в любовной страсти», мужичок незамедлительно закончил свое путешествие – скрылся за серым забором, как за театральною кулисою.

Ужинать решили в беседке в саду – благо погоды стояли в этот вечер прекрасные. Девки принесли всяческой снеди, поставили самовар. Горнов уплетал закуски, живо беседовал на хозяйственные темы со вдовою, а я оказался словно в теньке их разговоров, будто меня здесь и вовсе не было.

«Странною любовью возлюбила меня, однако, вдова. Если и в самом деле возлюбила, – размышлял я, усердно налегая на водку. – Обычно в присутствии предмета своего сердца дама только и делает, что робеет и замирает, помещица же вела села себя совершенно иначе. Будто бы это я был влюблен в нее, а не она – в меня. Да и где она могла видеть меня гарцующего на коне? Опять же – пьеса про житомирского призрака… Нет, что-то тут нечисто».

Несколько раз я пробовал перевести разговор с хозяйственной темы на театральную, дабы выяснить – действительно ли помещица такая страстная поклонница Мельпомены, как утверждал интендант. Однако мои попытки не имели успеха – Лариса Ивановна разговора на эту тему избегала. Это обстоятельство еще больше убедило меня в том, что Горнов мне врал.