Ульяна Соболева - Любовь за гранью 11. Охота на Зверя

– В этой комнате мной пахнет больше, чем внизу. И знаешь, что больше всего мне в этом нравится? – Подошёл к ней и коснулся костяшками пальцев щеки, – что здесь так же пахнет и тобой. И эти ароматы, – очертил пальцами контур соблазнительных губ, – настолько сплелись между собой, что нельзя вычленить один из другого.

***

Сейчас он больше всего походил на себя самого. Потому что его глаза потемнели, он раздевал меня взглядом и соблазнял каждым прикосновением. От сумасшедшего желания податься вперед и жадно впиться в его рот можно сойти с ума. Потому что я так безумно по нему соскучилась…До боли, до мучительной агонии истосковалась по его запаху, голосу, прикосновениям. И все меркло по сравнению с этим. Все отходило на второй, на третий и десятый план.

В изнеможении зажмурилась, погружаясь в каждое касание пальцев, в его дыхание. Приоткрыла глаза, чувствуя, как начинает бешено биться сердце. Предсказуемая, всегда предсказуемая реакция. Ответная жажда. Перехватила его руку и прижала к щеке.

– Тобой пахнет везде, любимый. – очень тихо, одними губами.

Сама провела пальцами по его губам и, тяжело дыша, закрыла глаза, с трудом глотая воздух, потому что во рту сильно пересохло.

***

Я смаковал её реакцию на себя. Впервые это была не предсказуемая до боли в зубах похоть, а нечто другое. Нечто более глубокое. И я напрягся, пытаясь определить, что именно. Что-то, связанное с болью. Она не отпускала её. Она разукрашивала каждое ее тихое слово тёмными оттенками грусти. Я почему-то подумал о том, что грусть ей не идёт.

Чёрт, почему я вообще думаю о ней в этом ключе? О женщине, которую вижу впервые, пусть даже она утверждает, что мы женаты пятнадцать лет. И именно потому что я не помню ни секунды из этих грёбаных пятнадцати лет, сейчас мне нужно, в первую очередь, собрать информацию о себе самом. И кто, как не дорогая супруга, может рассказать обо мне всё, что я забыл?! Трахнуть её я могу и потом.

С сожалением и одновременной злостью на себя за это сожаление высвободил свою руку из ее ладони и отстранился от нее. Сел на кровать, ухмыльнувшись, когда на ее лице появилось разочарование.

– Расскажи мне, Марианна. Расскажи мне всё, что знаешь, и чего не знаю я.

***

Это была моя победа. Маленькая и ничтожная. Кто-то бы посчитал победой совсем иное…но не я. Потому что вместе с легким разочарованием я поняла, что он не поддался банальной похоти. Потому что это была бы не просто пытка, это был бы ад. Я бы не смогла вот так… Мне этого слишком мало. И он захотел большего. Захотел знать…

Я прошла мимо него к комоду с нашими портретами, с портретами детей, собрала их в стопку и положила ему на колени, села рядом на краешек кровати.

– Просто посмотри…Это ты. Это то, что являлось частью тебя. Спроси все, что ты хочешь знать, и я расскажу.

***

Наверное, я должен был испытывать некий восторг, возможно трепет, разглядывая фотографии, которые она мне дала. На них был изображён я. Один или вместе с ней. Чаще всего вместе с ней. На них я прижимал её к себе так, будто не собирался не отпускать. Никогда. Смотрел на неё так, будто всё остальное не имело никакого смысла.

На этих фотографиях был не я. Я не умею быть таким…Я не умею чувствовать те эмоции, которые видел в глазах этого мужчины.

Я провел пальцами по изображению юноши с тёмными волосами и напряжённым синим взглядом, слишком похожего на меня самого, чтобы я промолчал. Но и он не был мной однозначно. Слишком молод. На мгновение мелькнула мысль, что это еще один ублюдок Самуила.

Посмотрел на Марианну, на то, как сидит напряжённо с прямой спиной, стискивая пальцы, как в машине.

– Кто это?

Вытащил фотографию второго мальчика, гораздо младше. Совсем еще ребенок. Он сидел верхом на моих плечах и заливисто смеялся.

– А этот ребенок?

Слишком красивые той самой идеальной красотой, которой не бывает у смертных детей. На мгновение обуяла злость: какая тварь могла обратить ребенка?

Марианна молчала, кусая губы, а я выудил из стопки фотографию белокурой девушки с сиреневыми глазами и ослепительно белой заразительной улыбкой. А вот более раннее ее изображение. На нём она совсем еще маленькая держит меня за руку, сидя на пони и щурясь в камеру. На долбаном пони!

– Только не говори, что я работаю воспитателем в детском саду! Эти дети ведь вампиры? Я не спрашиваю, кто они…Мне плевать. Почему ты показываешь мне их?

***

Я напряглась. Мне показалось, у меня внутри все замерло, даже сердце перестало биться. Хотелось увидеть эмоции на его лице, хотелось увидеть это обожание, с которым он всегда смотрел на них, но я увидела только едкое любопытство. Господи! Мне еще предстоит рассказать о том, что Ник жив, отцу, детям. Всей семье. И я не хочу, чтоб дети видели его таким чужим. Это слишком больно. Я с трудом выдерживаю, а они…

Я осторожно взяла из его рук портрет Сэми.

– Это твой старший сын, Ник. Он очень похож на тебя.

Тронула пальцем портрет Камиллы, видя, как глаза Ника расширились.

– Это наша средняя дочь. А это младший сын. Да, ты работаешь в детском саду, – невольно усмехнулась, потому что как раз смотрела на портрет, где Ник держал Ками на руках, и она показывала ему язык, – в своем собственном, правда.

***

Рассмеялся, хотя появилось чувство, будто по голове огрели чем-то тяжёлым. Хорошо так ударили. И там снова зазвенело от попытки напрячься и вспомнить хоть что-то, вашу мать!

– Конечно, а каждый год всем послушным вампирам добрый дядюшка Санта из клана Клаусов привозит в своих сказочных санях, запряжённых оленями, подарки под новогоднюю ёлку, так? О чём ты говоришь, детка? Я вампир, мать твою. Как и ты. У нас не могут быть дети. Наша плата за бессмертие.

Перевернул одну из фотографий и вздрогнул, прочитав надпись: "Любимый папочка, я скучаю и жду тебя. Твоя Принцесса". В груди кольнуло, когда на секунду представил, что эти слова, действительно, могли быть обращены ко мне.

***

– Ты уехал тогда надолго. Она писала тебе письма и слала фотографии. Когда ты вернулся, то поставил этот портрет в рамку. Но ты вправе не верить… Никто в это не верил, даже Фэй, когда поняла, что я беременна.

Я знала, что он это скажет. Я уже догадывалась, что он не помнит слишком много. Что не хватает, как минимум, лет тридцати. На глаза навернулись слезы, и я смахнула их тыльной стороной ладони.

– Я не вампир, Ник… Я иная раса. Единственная раса, которая может иметь детей от любой сущности. Я Падшая. У меня забрали крылья.

Но даже это звучало дико для него сейчас.

– Малыш, я верю, что ты вполне можешь показать Рай любому мужчине, – вскинул бровь, глядя на её округлую грудь, видневшуюся в вырезе платья, – и тебе для этого даже крылья не понадобятся…Но, давай, договоримся сразу: я не люблю сказки, я предпочитаю кошмары – они честнее. Я не верю в Деда Мороза, в единорогов и в ангелов.