Ханна Флейм - Дождь не вечен

– Я знаю, ты слишком слаба, чтобы говорить, но это мелочи. Просто – ты жива, я снова жив, – он нервно взъерошил свою челку, заправляя пряди за уши, – Черт, как же я счастлив!

«Ну слава богу, хоть говорить мне ни чего пока не нужно, я все равно не знаю. что сказать. Кто ты? Это тупо. Что за хрень тут твориться? Он сразу поймет, что я псих. «Привет» – ну это уже вообще ни в какие ворота не лезет. Буду молчать и переваривать. Почему я совершаю такие тупые ошибки, надо было давно признаться Семену Федоровичу, что я ничего не помню с момента аварии. На что я вообще рассчитывала? Как я теперь признаюсь этому принцу? Так, признайся я вовремя, ему бы за меня все сказали. Дура, дура, дура…»

– Черт! Как я скучал по твоим глазам: они такие… живые. – Его лицо стремительно приблизилось к Катиному, – я 3 года их не видел.

Он нежно провел подушечкой большого пальца по ее щеке, оглаживая. Ладонь была прохладной, Катя вздрогнула от контраста с температурой своей разомлевшей со сна кожи.

– Не говори врачам, не знаю, можно ли, да мне и плевать, я просто не могу удержаться. Я почти забыл вкус твоих поцелуев…

Расстояние резко сократилось, он впился в ее губы. Поцелуй с нежно-сладким привкусом рая, он был горячим и настойчивым. Мужчина наслаждался, сметая сопротивление, он мягко покусывал ее губы, чуть задевая тонкую кожу кончиком языка, не проникая глубже, вдыхая аромат ее кожи. Казалось, он пытается сдержать себя, но Катя слышала, как в галопе заходится его сердце.

Она сейчас не могла думать, сознание отключилось, выпитое мягкостью его невесомого чувственного поцелуя. Время остановилось, вдруг он резко прервался и оторвался от нее, не прерывая зрительного контакта.

– Я решительно забираю тебя домой. Больше тебе здесь делать нечего, уход можно обеспечить дома. – затараторил он, и стремглав вылетел из палаты. Теперь его появление казалось абсолютно нереальным, и только пиджак на полу у кресла подтверждал, что это не сон.

Катя нервно моргала, пытаясь вернуться из забытья, но логично думать не получалось как и раньше.

«Так, соберись, соберись! Только не выпадай из реальности! Я запрещаю тебе, слышишь! Нужно все обдумать…Мечта материализовалась и только что…меня целовала…эммм… Ей богу, как в рекламе Баунти, попробуй вкус рая. Куда он скрылся? Я даже и слова не успела произнести. Надо же, так зависнуть, а ведь он просто едва прикоснулся ко мне губами. А я как девственница, будто мужика ни разу не видела. Хотя, конечно, такого мужика рядом со мной еще не водилось». Вспомнилась Анжела, теперь девушка ее отчасти понимала. Пожалуй, у нее и самой бы взыграла зависть, будь она на месте этой сестрички.

В голове барахталась каша, обрывочные образы происходящего никак не хотели соединяться в четкую, осмысленную картинку. На ум пришел случай из детства, как вместе с одноклассницами, в свои пятнадцать, они пробрались за кулисы концерта известной рок группы. Плакат с ее солистом висел над рабочим столом, наполовину прикрытый расписанием, чтобы маме не подумалось, что девушка созрела. Она прямо говорила, что это – идеал мужской красоты. Сколько влажных снов она с ним провела, едва засыпая, Кате снились его руки, вместо гитарных струн перебиравшие ее локоны. В каждом из них, певец шептал Кате слова любви, а по пробуждении ее ожидало разочарование. Это была первая детская влюбленность. Они собирались вместе с подружками и рыдали под его баллады, и каждая мечтала оказаться в его объятьях. Выскользнув с танцпола, не дождавшись финальной песни, они преодолели охранников под предлогом поиска туалетов и притаились у гримерки. Прогремели последние аккорды, Катя сжимала в руках его фото, надеясь на автограф или хотя бы на улыбку. Он же прошел мимо, вблизи это был простой, уставший и не совсем трезвый молодой паренек с тусклыми глазами. Под слоем потекшей тоналки и клочками напудренных участков проступала рыхлая желтоватая кожа усыпанная прыщиками разных калибров. Так Кате впервые разбили сердце и она разуверилась в мужской красоте. Самый-самый оказался подменой. Этот же мужчина затмевал даже те постеры и фото, и притом был реален, реален настолько, что и в самом деле мог целовать, а в его объятья можно было рухнуть, как в тех сладких юношеских мечтах.

Катя испытывала полное замешательство.

Она снова попыталась привстать, теперь получилось гораздо лучше, заканчивалось действие лекарств.

«Раз могу выстроить воспоминание, значит, снова могу думать, это уже кое-что. Что мы имеем: карамельный омут глаз, аристократический профиль, безумно нежные губы, фигуру Аполлона и голос дьявола, сводящий с ума. Надо анализировать, что он говорил. А что он говорил?», Катя силилась мысленно вернуться на пару минут назад: «Соскучился по моему взгляду? Значит, он явно знал меня до аварии. Забыл вкус моих поцелуев? А вот я бы вкус твоих не забыла ни за что…А раз забыла, я просто их не знала…или знала.. Как же я могла это..ЭТО.. ТАКОЕ… забыть.»

Снова стайка мурашек пробежала по коже лишь от одного воспоминания.

«Домой? Он сказал, что забирает меня домой. Домой к кому? Домой ко мне или домой к нему? Или…что еще более нереально, домой к нам? У меня сейчас случиться припадок…Кто-нибудь может мне здесь внятно объяснить , что.. Да все это объяснить!»

За дверью снова послышались напряженные шаги восхитительного искушения. На подходе к палате, его явно задержали. Эхом отдававшиеся из коридора недовольные обрывки фраз отвлекли Катю от ее мыслей.

– ….решение. У нас режим! – прикрикнул Михаил, после чего явно Тамара, заходясь, вторила,

– Да, это вам не дает п…. Вы в верх…жде.. ..хилы и те не надели! А санит…невдомек вам!

– Да все бахилы в этой больнице на мои…. – бархатный голос был взвинчен, но неумолимо продвигался к двери. Слова Катя все проще разбирала. Дверь приоткрылась и резко захлопнулась, снова приоткрылась и снова захлопнулась, будто кто-то дрался и пытался силой прорваться внутрь.

– Да какого вообще черта вы не сообщили, что она в сознании не первый день! Наплели про реанимационные действия, что она странно нестабильна, – он начал реветь от ярости.

– Но послушайте, момент выхода из комы – критическое состояние, мы не могли вас обнадеживать, она на волоске была, – будто извиняясь пропела Тамара.

– Верно Тамара Петровна говорит, – пытался сбить градус спора Михаил Сергеевич.

В дверь с силой что-то ударилось, посыпалась штукатурка с косяка, но дверь не открылась.

– А если бы она в итоге не выбралась, вам бы проще было мне сказать, что пока она последние свои минуты была в сознании, вы врали? – теперь он орал уже не прикрыто, – Я, мать вашу, отстроил половину вашей богадельни, чтобы вы вытащили ее, а не скрывали от меня ее состояние.